Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Заур вечерами ходил в библиотеку и читал книги об этой азиатской стране. Многое он понял сам, о многом узнал из бесед с чернобородым и советскими коллегами…

…Они оставили лодку внизу и поднялись на высокий, поросший сочной травой берег. Редкими островками вздымалась вверх густая жгучая крапива. Влево и вправо вдоль воды разбегались двумя правильными рядами высокие бледно-зеленые тополя.

Заур собрал сухие ветки и начал раскладывать костер. Сазида с дочкой ушли к ближней горе. Вернулись они не скоро — Заур успел вскипятить чай в ведерке. Обе несли в руках букеты душицы и зверобоя. Лицо Сазиды было усталое, но счастливое. Она улыбнулась Зауру из-за плеча дочери.

Клара опустилась на колени и, улыбаясь, разложила на куртке букет свой и матери. Заур взглянул в оживленное лицо, вспомнил сетования Сазиды: «Живем в селе, а ничего не видим. Дочка трав не различает. Вдвоем же не уйдешь в горы…» «И дочерям, видать, отец нужен не меньше, чем мать», — подумал он.

Клара пить чай отказалась и ушла побродить по лугу. Она медленно удалялась и вскоре пропала в высоких травах.

Сазида провожала взглядом фигурку девочки долго, пока могла видеть ее.

— А ведь здесь ее родина, — сказала она, поворачиваясь к Зауру и поправляя на коленях платье.

— Где это здесь? — оглянулся вокруг себя Заур, пытаясь хоть по каким-то признакам обнаружить следы жилья.

— На этом лугу стояла наша деревня, — Сазида привстала. — Назывались мы отделением совхоза. Весной и осенью мы не могли выбраться в район и сидели тут, как в норе. Дети не ходили в школу. Места тут, сам видишь, чудесные, но глухие. И люди побежали в большие села. Когда Клара осиротела, мы с ней двинулись в Ак-Тау. Заур, ты никогда не спрашиваешь про мою жизнь, про Клару. Неинтересно?

— Если хочешь — рассказывай. Не хочешь — я никогда не спрошу.

— Думаешь, Клару нагуляла?

— Да наверное. Не сама же она пришла…

— И у меня, Заур, была своя жизнь. Не такая, как эта поляна теперь, пустая да крапивой поросшая. Я приехала сюда после окончания финансового техникума и почти сразу, уже осенью, замуж выскочила. Если б он был урод, или пил, или гулял — мне бы больше повезло. Мой муж оказался по-настоящему жестоким человеком. Он никого не трогал, но деревня его боялась. И ростом-то муж был невысокий… Он меня ни разу не ударил за все пять лет, говорил со мной тихим голосом, но у меня сжималось сердце, когда я смотрела в его глаза, поджатые губы, они у него тоненькие были, в ниточку. Но он редко показывал свой характер, старался сдерживаться. Только я все равно чувствовала, что он злой, жестокий человек. Наверное, потому у нас долго не было ребенка. Когда наконец Клара появилась, я боялась одного — чтоб девочке не передался отцовский характер.

Однажды я гуляла за деревней, у той вон горы. Клара спала в коляске. И вот с горы спустились двое подвыпивших мужчин — потом я узнала, что это были рабочие соседнего леспромхоза. Видать, они шли в нашу деревню за водкой. Они стали приставать ко мне. Я за коляску и к деревне. Мужчины идут за мной и говорят непристойности. Впереди, между мной и деревней, небольшой кустарник. Хоть бы миновать его, думаю. А мужчины по пятам идут. Чем кусты ближе, тем нахальнее. Когда я с кустарником поравнялась и уж не знала, чем все это кончится, из кустов выскочил мой муж. Он шел напрямик, чтоб меня встретить. Увидел он моих обидчиков и сразу кинулся на того, что повыше ростом и крепче, сбил с ног, потом второго мужчину ударил кулаком в голову. Тот упал, ногами дрыгает, вскочил было на ноги, а тут муж снова его кулаком в голову, он и пустился бежать, товарища бросил. Мужу, видно, того и надо было. Вернулся он к высокому и начал с ним биться. Высокий вначале не испугался — муж-то мой на голову ниже его. Но потом понял, что драка нешуточная, стал больше о себе думать, голову локтями прикрывал. Из гордости он не побежал за товарищем, а потом уже не смог. Муж бил его руками. Когда уставали руки, пинал ногами. Я откатила коляску подальше, вернулась и стала просить мужа, чтоб он отпустил этого несчастного мужика. Муж отодвинул меня левой рукой, сам глаз не спускает с высокого, тот, может, решил, что мучения его кончились, и отнял локти от лица. Муж ударил его кулаком в переносицу. Высокий упал, кровь у него горлом пошла. А муж поднимает его и снова бьет, опять в голову. Я от страха и слез все силы потеряла, не могу мужа оттащить. Высокий на меня смотрит, глазами молит, а в них — тоска смертная. Не помню, сколько муж бил его. Наконец муж отвернулся от высокого и пошел со мной к коляске. Меня всю трясет. «Если его не пожалел, то меня-то за что мучил, заставил смотреть на это убийство?» — спрашиваю его сквозь слезы.

Уже вечером, успокоившись, спросила я мужа: «Зачем ты его так? По-зверски зачем?» — «Потому что подонок он, — муж отвечает. — Приставать в поле вдвоем к беззащитной бабе, да еще с грудным ребенком, могут только подонки». — «А закон для чего? — спрашиваю. — Их не ты, а закон должен наказывать». — «Закон? — смеется муж. — У нас мягкие законы. Если б они с тобой что-нибудь содеяли, дали б им за злодейство пять — восемь лет. Такое наказание подонков не пугает. А вот я мозги высокому вышиб, так теперь ни одна леспромхозовская пьянь близко к нашей деревне не подойдет». — «А если этот высокий умрет от побоев?» — «Пусть, — отвечает муж. — Одной бешеной собакой будет меньше».

Когда Клара появилась, я меньше стала бояться за себя, боялась больше за семью. Чуяла, не кончится наша жизнь добром. «Сгубит тебя твое зло», — набравшись смелости, говорила я иной раз мужу. Он смеется, а губы все равно в ниточку.

Ну вот, семь лет назад встретил он в горах медведицу с медвежонком. Как был, с одним топором, погнался за ними. Медвежонка догнал, связал веревкой и домой притащил. Дважды по дороге от медведицы топором отмахивался. Притащил он медвежонка домой, довольный, за стол сел. Я упрашивать мужа: отпусти зверя в лес, медведица ведь видела, куда ее дитя привели. И соседи говорили мне, что худо это кончится. Никого не послушал муженек, увез и сдал медвежонка в охотничье хозяйство. На другую ночь медведица задрала нашу корову. Я боялась выпускать Клару во двор. И сама только днем из дому выходила. Муж сильно рассердился за корову, взял топор и пошел разыскивать медведицу. Конечно, не нашел. На второй день снова ходил, и снова без толку. Я перестала его уговаривать. «Что хочешь, то и делай, — сказала я ему. — Ты никогда не считаешься со мной. Я нужна тебе как баба и прислужница — и только. Тебе не нужен друг в жизни, потому как ты сам медведь-шатун». Жалела потом я об этих словах. В тот же вечер он возвращался с реки, топор оставил в лодке, и медведица подкараулила его. Нашли моего мужа растерзанного, без головы. Сколько ни искали по кустам да в траве, так и не нашли голову. Хоронить было стыдно…