Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Закончив ужинать, Бурцев поостыл и уже скучающе глядел в окна.

— Шавали Гумерович, — сказал он тоном приказа. — Я освобождаю тебя от всех обязанностей. С Колпаковым буду работать сам. Твоя задача — кривые. Сядь верхом на своего Трофимова и не слазь, пока мы не закроем все овраги. Два трубовоза передаю в твое распоряжение, чтоб они курсировали между станом и трассой. Понял?

Утром Даутов побежал к Трофимову, который сидел на кровати и задумчиво скреб подбородок.

— Иду-иду, — заворчал он и неловко спрятал под одеяло затрепанную, без корешка, книгу.

Весь день он работал молча и угрюмо. Даутов, сколько ни приглядывался, так и не нашел причины столь точной и безошибочной работы Трофимова. Тот с какой-то внимательной жалостью наблюдал за многотонной мощности домкратами, выгибающими трубу. Только раз он ответил на быстрый взгляд мастера:

— Хоть и железо, а будто живое. И силы боится, и холода. Даже устаток имеет свой. Попробуй нагрузи его чрез меру, будет крепиться, однако с годами ослабнет характером и рухнет.

Больше десяти кривых Трофимов давать отказался.

— У меня дело есть, — заявил он.

— Пойдет и десять, — радовался вечером Бурцев. — Не слезай с него, Шавали. Недельки три-четыре продержитесь — мы на все овраги завезем кривые. Я вам обоим премию выхлопочу в размере оклада. Понял?

Даутов как-то заметил, что Трофимов похудел, сошел с лица и не ходит на обед.

— Почему не обедаете? — строго спросил он.

Трофимов засмеялся.

— Интересно народ устроен. Я давно заметил такой факт: если просишь на вино — дают деньги, просишь на хлеб — вот тебе! Получку-то я бывшей семье отправил. Старший брат недавно написал мне… Навестил он мою жену, бывшую, как я сказал, и сыновей моих. Старший сын в институт поступил, младший в восьмой класс пойдет. Жена, мол, болеет, мало работает. И от меня алименты не шибко большие — я ведь не Колпаков, не убиваюсь за деньги. Нужду, пишет брат, твоя семья терпит. И то. Старший ведь жених уже. Костюм надо, куртку модную, туфли, а зимой сколько одежи надо! Ну я и отослал всю получку жене. Все равно пропил бы.

— Жизни-то у вас с семьей не стало… из-за пьянки? — поинтересовался Даутов.

— Не-е, — твердо ответил Трофимов. — В семье я как раз не пил. У нас другое вышло…

— Сколько вам надо? — сухо спросил Даутов.

— Двадцать два дня до получки, — прикинул Трофимов. — Хоть бы по рублю на день, чтоб не помереть.

— Вот вам тридцать рублей, — Даутов отсчитал деньги. — Только не помирайте.

— Теперь я оклемаюсь, — пообещал Трофимов. — Я согласный по двенадцать кривых давать.

— Теперь он даст! — предсказал вечером Бурцев. — Еще как даст! Ох, не к добру ты одолжил ему деньги.

— Так на хлеб же! — оправдывался Даутов.

— Если б на хлеб… — Бурцев опустил голову. — Как теперь мне быть? Пару дней без кривых продержимся, а дальше?

Многоопытный начальник участка оказался прав. Утром следующего дня Алексей не вышел на работу. Даутов бросился к нему домой.

— Загулял Алешка! — сказали рабочие, его соседи по вагончику. — Сегодня он вовсе не ночевал с нами.

Только на другой день, к обеду, Даутов отыскал Алексея в буфете местного вокзальчика. Глаза его были пусты и холодны. Настроен он был агрессивно.

— Думаешь, Трофимов последний человек? — спросил он, пытаясь держаться прямо и независимо. — Отдам я тебе деньги, отдам.

— Почему вы спаиваете рабочих людей, да еще днем? — Даутов с неприязнью поглядел на ярко раскрашенную буфетчицу.

Невозможно было понять возраст этой женщины: то ли двадцать пять, то ли все пятьдесят, живая кожа лица была погребена под несколькими слоями косметики.

— У них своя голова на плечах, — дернула носом буфетчица. — Указчик мне нашелся!

— Доберусь я до вас, — пообещал Даутов женщине и увел Алексея за руку, как малого ребенка.

— Отдам я тебе деньги, — снова заныл тот в вагончике и повалился на кровать.

— Ради бога! — поморщился Даутов. — Можете совсем не отдавать. Только выходите на работу.

Утром Трофимов не пришел, и Даутов, проводив глазами крепких, дружных ребят из бригады Колпакова, отъезжающих в автобусе на трассу, направился в вагончик.

Дверь была раскрыта настежь. Алексей лежал и уныло смотрел перед собой.

— Опять голова железная? — спросил Даутов.

— Опять, — неохотно откликнулся Трофимов и скосил глаза на мастера.

— Может, к Колпакову съездить? — пошутил Даутов.

— Не надо, — попросил Алексей испуганно. — Чтоб я его рожу лишний раз видел?

Он встал и пошел к стану. Движения его были вялые, вымученные. Видимо, он сильно ослаб. Первую же кривую он смял.

— Вот ведь… — Трофимов озадаченно скреб подбородок. — Видишь, мастер, как на меня накатило — ум, считай, отшибло. Вторая и третья кривые получились как надо, и Трофимов успокоился.

В полдень Даутов повел слесаря в столовую и накормил его плотным обедом.

— Посидим в тенечке? — попросил Трофимов, когда они вернулись к стану.

Он сильно потел. Худое лицо его было нездорово.

— На сегодня, может, хватит? — пожалел слесаря Даутов.

— Три-четыре кривые выдадим, — запротестовал Трофимов. — Меня не жалейте, я — двужильный.

Он сел поудобнее и внимательно поглядел на мастера.

— Помните, я о деле говорил, еще до запоя?

— Еще бы не помнить…

— Книжку я читал про Тараса Бульбу. Я книг-то сроду не читал, кроме как в школе. Да и ту бросил в седьмом классе. Рано я пошел работать и вот с железом воюю лет, наверное, двадцать пять. Папаша мой был бедовый, вроде меня самого. Ну да ладно… Книжка мне попалась нечаянно, потрепанная, без корок. Начал читать от тоски, просто так, а бросить не могу. Вроде про меня написано. Ребят спрашиваю. Читали они когда-то, но не помнят. Кто-то отрывок вспомнил, учили в школе: «И зверь любит свое дитя…» И вы не читали?

— Читал, — ответил Даутов, удивленный необычным поворотом разговора. — Отрывок этот до сих пор наизусть помню — у меня хорошая память на книги.

— Ну? — заволновался Трофимов. — Тогда ответьте мне на такой вопрос. Как же Тарас обоих сыновей на войну увел? Хоть бы одного пожалел — мать-то кругом одна осталась. Бедненькая! Что с ней сделалось, когда ей про смерть мужа и детей сказали? Не перенесла, наверно…

Трофимов подобрал под себя ноги и уставился перед собой.

— Неужто из-за красивой бабы можно от своих уйти? — спросил он и недоуменно поднял плечи. — А что, может быть. Разве из-за красивых баб мало мужиков пропало?

Но тут же несогласно вскинул голову.

— Как же можно с саблей на своих бросаться, рубить их? Родную кровь лить? От нее даже сильно пьяные трезвеют. Ведь видел кровь, а не остановился, бил и бил своих… Как можно?

— Книжку всю прочли? — осторожно спросил Даутов.