Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Насытившись и напившись горячего чаю, мать собрала остатки обеда в полиэтиленовые мешочки и положила в сумку. Лицо ее просветлело.

— С отцовой помощью пережили мы с тобой первую военную зиму, а весной притащил он на себе семян и помог вскопать за поселком четыре сотки земли. Летом снова приехал, две тяпки привез, и мы втроем пошли окучивать молодую картошку. Ты еще только-только ходить начал, цеплялся за мою юбку, мешал работать. Потом побежал ты на своих коротеньких ножках в траву. Я скорее за тяпку схватилась. Отец притомился и пошел к роднику напиться, а из него твои ножки торчат. Пузыри еще шли — ты, видать, прямо перед дедом сполз туда. Выхватил он тебя, отшлепал, задышал ты. Лето тогда жаркое стояло. Забыла я, что пить тебе захочется. Нет чтоб сходить к роднику, принести кружечку воды. Молодая была, глупая…

Мать осуждающе покачала головой.

— В другой раз я к отцу за солью поехала — обещался он немного дать. Вечером приезжаю домой, а ты возле печки сидишь с кочергой, белый весь, злой… Весь день с голодными крысами воевал. Ладно утром я тебя хорошо накормила: две картошки дала да хлеба кусочек. А то не хватило бы у тебя сил воевать. Три с половиной года тебе тогда было.

На солнце набежала туча, и мать, озябнув, накинула на плечи телогрейку. Морщинки у глаз ее собрались в густые сеточки.

— Счастливым ты, Витька, родился. И в третий раз смерть тебя обошла. Прибежала я как-то зимой с работы, изба холодная, ты в подушки зарылся с головой, только пар у тебя изо рта идет. Затопила я каленку, чтоб быстрее избу нагреть, и за водой кинулась. А ты к теплу потянулся, совсем близко к печке подошел. Фуфайка на тебе загорелась, стала животик обжигать. Когда прибежала я, в избе дыму полно, паленым пахнет, а тебя не слышно. Кинулась искать, а ты под кровать забился, дымом захлебываешься. Тебе тогда и пяти не было.

Виктор, пригревшись на солнце, лежал на боку и сонно слушал мать. Что-то далекое, смутное наплывало, приоткрывалось из глубин памяти. Из первого воспоминания матери он помнит лишь нестерпимый зной, марево над полем. Дед с матерью смотрят далеко за поле, куда начинает скатываться солнце. В глазах их тревога. Там, далеко, воюют муж и двое братьев матери. Но Виктор знает, что то поле он помнить не может, скорее, он представляет все по рассказам матери. Из второго воспоминания память удержала лишь тяжеленную железную кочергу и темный, сырой угол, откуда выбегали серые, враждебные существа, а из третьего — едкий черный дым, которого он боится и сейчас и, наверное, будет бояться всю жизнь.

Из-за леса медленно тянулись низкие тучи, свежий ветерок прошелся полем.

Мать встревожилась.

— Кабы, Витек, дождя не нагнало.

Она боязливо взглянула на утопающее в облаках солнце, торопливо застегнула телогрейку на все пуговицы. Виктор схватился за лопату, принялся яростно выкидывать из земли кусты картофеля. Мать на коленях ползла за ним и выбирала из земли клубни.

— Куда такую мелкую собираешь? — Виктор, возмутившись, выхватил из рук матери картофелину размером с голубиное яйцо и бросил в траву. Мать проворно кинулась следом, скрылась в лопухах.

— Сгодится, — сказала она, появляясь из травы. Стесняясь сына, она спрятала картофелинку в карман телогрейки. Пятясь задом и неутомимо выбрасывая рыжие кусты из земли, Виктор копал, пока не дошел до кустарника. Здесь он бросил лопату, с наслаждением разогнул ноющую спину. Мать отстала далеко. Колени ее, руки и даже лицо были перепачканы землей. Она хоть и спешила, но не переставала добросовестно ворошить землю и перетряхивать ботву, ища укрывшиеся от глаз картофелины. Виктор присел рядом и начал помогать матери.

— Маленьким ты куда как быстро собирал, — заметила мать.

— Теперь спина ноет, — заворчал он. — Ты меня за молодого считаешь. А мне, маманя, уже за сорок перевалило.

— Спина у тебя отчего балованная? — спросила мать. — Не в начальниках вроде ходишь?

— Начальники мои весь день на ногах, — Виктора задели слова матери. — К вечеру устают они хуже собак. А я, маманя, на приборы поглядываю да в журнал записываю. У меня работа чистая, интеллигентная. И платят хорошо. Не всякий начальник такую работу найдет.

— Не пойму я теперешнюю жизнь, — вздохнула она. — Кого ни спроси, у всех чистая, опрятная работа. Кто же работает руками-то?

Они ссыпали картошку в мешки, завязали и составили их рядком. Мать несколько раз обошла вокруг них, пересчитала, — картошки набралось двенадцать мешков.

— Хороший в этом году урожай, — мать была довольна. — Дураки знаменские мужики! Такую землю побросали!

Виктор оставил мать возле мешков и вышел на дорогу. Первый же шофер грузовика, которого он остановил, согласился подбросить картошку. Мать, увидев машину, засуетилась, побросала ведра и лопаты в кузов, побежала к мешкам, пыталась помочь сыну, но больше мешала.

Вскоре они сидели в кузове, спиной к ветру, и весело глядели на бегущие мимо осенние леса. Но пошел мелкий дождь, настойчивый и нудный, и у матери упало настроение. Они прикрыли картошку пустыми мешками, мать, не обращая внимания на протесты сына, сорвала с себя старенький плащ и накинула на мешки. Дождь не стихал.

— Нам бы через овраги успеть перебраться, — обеспокоенно сказала мать. — Первый вот сейчас будет, второй возле аула Сабанай.

Овраг оказался небольшим. Грузовик уверенно прошел низом, забрался было на противоположный склон, но на последних метрах забуксовал. Виктор спрыгнул на дорогу, уперся плечом в задний борт и начал толкать. Ноги в резиновых сапогах скользили по мокрой земле, он искал им опору, но безуспешно. Грузовик, правда, перестал съезжать вниз, на дно оврага, мотор надсадно гудел и окутывался дымом. Виктор напрягался из последних сил, казалось, еще одно небольшое усилие, и машина стронется, пойдет вверх и выкарабкается на склон. Грузовик и в самом деле стронулся, медленно пошел вверх. Виктор на мгновение расслабился, чтоб перевести дух, и увидел по другую сторону борта мать. Она упиралась обеими руками в мокрые доски, помогала плечом, головой, ее сухонькие, короткие ноги съезжали и настырно переступали снова, упирались в избитую колею. Виктор ругнулся, вспомнил свою Ленку, пропавшие выходные и налег на борт так, будто выдавить его хотел. Машина пошла бойче, мотор перестал визжать на тонкой, пронзительной ноте и перешел на солидный, басовитый гуд. Выехав на склон, шофер остановил машину и дождался, когда Виктор с матерью заберутся в кузов.

— Зачем ты слезла? — укорил Виктор. — Тебе сколько лет?

— Мне-то привычно толкать машину, — мать заправила под платок выбившиеся волосы. — Редкий год выдается сухим. Ничего, Витька…

— Давай-ка, мать, завяжем эту картофельную канитель, — Виктор оглядел забрызганные жидкой грязью брюки и куртку, и старое раздражение поднялось в нем. — Будущей весной в райисполком не ходи и землю не проси. Осенью я привезу тебе картошки и ссыплю в подпол. Так?