Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Прежде чем ответить, Оружейников задумался, сцепив пальцы и поглядев в окно.

— Довольно самобытно, вы не находите? — спросила Зоя.

— Я полагаю, — ответил Оружейников со всей осторожностью, — тут есть о чем говорить. Во всяком случае, это самобытно.

Зоя Валентиновна закивала с улыбкой. У нее гора свалилась с плеч. Сам того не подозревая, Оружейников попадал в число ее союзников против… самого себя! Если Зоя сможет уличить своего начальника в близорукости и непонимании вредных тенденций работы Мусатова, ей удастся его свергнуть или хоть двинуться к желанной цели!

Она даже ощутила приятное волнение.

— Итак, какая у нас повестка? — спросил Оружейников.

У Зои Валентиновны всё было в полном аккурате.

— Мы обсуждаем три заявки на короткометражные фильмы. «Живая степь» Завялова, «Дела шахтерские» Рябинина, «Дым» Климовича и Лобова. Затем сценарий Мусатова «Добрый человек», — вздохнула Зоя Валентиновна, а в ее очках отражались чернильница и баночка с клеем…

Когда Мусатов вошел в редакцию прямо из монтажной, все были уже в сборе.

Оружейников постучал карандашом о графин. Ему это доставляло удовольствие, как и то, что он снова среди своих товарищей, в привычной обстановке.

Мусатов огляделся. Вот лобастый и лысый Алексей Рябинин. Вот Олег Завялов. У него красивое, холодноватое, серьезное лицо. Здороваясь, Олег не кивает, а как-то задирает голову и вообще производит впечатление несколько заносчивого, до тех пор пока не увидишь его улыбки с прищуром.

«А Неверов сегодня озабочен, — подумал Мусатов. — А Димка и Славка страсть как волнуются».

Первым выступил Олег Завялов. Всем присутствующим знакома его заявка на трехчастный фильм «Живая степь», сказал Завялов. Он хочет дополнить лишь то, что в сжатом изложении передать невозможно.

Перед тем как в рост человека заколышется на экране золото пшеницы и серебро овса, он, Олег, намерен показать мертвую степь, которая еще ждет своих покорителей. Сухие ковыли — трава забвения. Дикие камни. Глухие тропы. Череп да кости безвестного кочевника, поблескивающие на солнце.

А чьими руками из мертвой степь стала живой? Первая борозда… Тракторист оглянулся, увидел, как лемехи врезались в землю, выворачивая, раскидывая жирные пласты, пронизанные цепкими корневищами буйных трав. А кругом — какой простор!

— Там славная песня родилась, на Алтае, — продолжал Завялов, — она пойдет через весь фильм. Разрешите, я спою? — спросил он таким тоном, будто петь песни на заседаниях принято издавна.

И запел приятным баритоном, а когда дело дошло до рефрена, задрал голову и распахнул руки:

Мотив напоминал немного старинный романс о ямщиках и тройках, а слова «о степи Кулундинской» звучали в устах Олега романтично и завлекательно.

Разговор начался беспорядочный и благожелательный.

— В общем, ты толковое затеял дело, товарищ Завялов, — сказал Неверов.

Вторым выступил Рябинин. Он не обладал и десятой долей обаяния и непосредственности Завялова. Ораторским талантом он тоже не отличался, изрядно бубнил. Но это был, как про него говорили, большой мастер «индустриального фильма». Правда, порою его, не без основания, упрекали в том, что станина, паровоз или дальнобойное орудие заслоняют человека.

Сейчас Рябинина слушали внимательно, и Оружейников сочувственно подчеркнул, что Алексей Сергеевич неотступно следует по намеченному им еще с юных лет пути. Главный редактор посоветовал связаться с академиком Варягиным, который, как известно, занимается вопросами подземного транспорта и мощных грузопотоков.

Дима Климович выразил сомнение — не будет ли фильм скучноват? Посудите сами… И Дима, схватив листки со стола, принялся читать: «Коммунисты являются боевыми организаторами соревнования и настойчиво борются за технический прогресс»…

— А следующий абзац? — спросил Мусатов.

— Что?

— А вот что: «И уголек заиграет по всем лавам шахты. Как бы вырвавшись из тесных завалов, он быстрым сверкающим ручьем побежит по конвейеру к погрузочным пунктам. Свободный уголек, добытый свободными руками!» Хорошо сказано. И в одной этой фразе — залог успеха Алексея Сергеевича. Недостатки он устранит.

Рябинин молчал. Он был скромный человек, искренне огорчался любому упреку и радовался малейшей похвале, не умея выразить словами ни огорчения, ни радости.

— Я считаю, что мы правильно поступим, если поддержим товарища Рябинина, — сказал Неверов. — Если покажем, как силами самих же передовиков-шахтеров вводятся новшества на наших шахтах. Это тем более важно, что на январском пленуме совершенно отчетливо сказано, что основное и главное — тяжелая промышленность. А некоторые горе-теоретики изрядно наломали дров в этом вопросе. Считали, что, дескать, сворачивай домны, мартены, шахты, и только чашки с блюдцами им подавай.

— Однако некоторые наши сотрудники, — включилась вдруг Зоя Валентиновна с тонкой улыбкой, — до сих пор стоят на этих ошибочных позициях.

И хотя Нико Бабурию никак нельзя было причислить ни к «горе-теоретикам», ни тем более к «чашкам с блюдцами», Мусатов понял: это в его огород.

— А нельзя ли конкретнее? Кто именно из сотрудников стоит, как вы говорите, «на ошибочных позициях»?. — спросила Маруся Сердечкова.

— Я имею в виду заявку Климовича и Лобова на фильм «Дым», — с апломбом ответила Зоя Валентиновна. — Мое мнение сводится к следующему: эта работа идет вразрез с решениями январского пленума.

— Господи, но почему? — удивилась Сердечкова.

Зое Валентиновне только того и надо было.

— Охотно разъясню, Мария Георгиевна, Одно из крупнейших металлургических предприятий страны подвергается осмеянию в обидной форме, а заодно и его директор, орденоносец товарищ Калимасов!

— Но почему осмеянию? А если люди задыхаются в дыму, а если гибнут растения?

— Это устранимо. И не очень существенно на фоне тех больших дел, которые вершатся на заводе. Мы бы скомпрометировали дело, и завод, и директора, и советскую промышленность в целом, если бы стали на позиции Климовича, Лобова и… тех товарищей, которые, так сказать, вдохновили молодых и еще неопытных работников.

Мусатов пододвинул к себе пепельницу и распечатал свежую пачку папирос.

Дима и Слава сидели рядышком, один взъерошенный, другой надутый.

— А мне заявка на «Дым» понравилась, — заговорил скупой на слова Рябинин. — Это интересный жанр, кинофельетон. Нужный. Я достаточно разъезжаю по стране и достаточно вижу. Мы все долго пели аллилуйю там, где для нее и в помине не было оснований. Но это дело прошлое… Климович и Лобов что-то нашли. И нам, старикам, нос утерли. В «Правде», в центральном органе нашей партии, печатаются фельетоны похлеще. А почему мы не можем создать жанр кинофельетона, Зоя Валентиновна? Вы в Каменогорске бывали? Нет, вы не улыбайтесь, а поконкретней отвечайте, бывали или не бывали? — пристал Рябинин, как с ножом к горлу, хотя прекрасно знал, что Зоя, кроме Сочи — Мацеста, никогда нигде не была. — Вы не отвечаете. А я был. И Мусатов был. И Калимасова я отлично знаю, хороший директор. И ТЭЦ, его коптилку, знаю. И завод. Завод неплохой, я, правда, лучше видал, там же, на Урале, и в Донбассе, во-от. У нас вообще очень много хороших заводов, их так одним махом не скомпрометируешь, Зоя Валентиновна, что вы! А безобразие с дымом у Калимасова вопиющее. Так почему же нам не сказать свое слово? — спросил Рябинин и замолчал, казалось, теперь накрепко.