Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— Если хочешь, я тебе дома почитаю сценарий «Добрый человек». Он уже давно готов. Хочешь?

— Какое название славное! — воскликнула Ирина Всеволодовна, не выказав, однако, ни малейшего желания прослушать мужнино произведение. — Это будет чудный фильм, я уверена! Но ехать мне с тобой никак нельзя, потому что я поеду, очевидно, в Париж.

— Знаешь, Ариша, с тобой не соскучишься, — вздохнул Мусатов.

— Да, для меня это тоже неожиданно. В состав делегации от нашего института попали старик Ованесов, еще один сотрудник и я. Пошли, становится сыро.

— Знаешь, в заборе есть лаз, — сказал Мусатов. — Мы попадем сразу на улицу, попьем пива в ларьке, если он еще открыт, обогнем всю фабричную территорию и вернемся к машине через проходную.

Ирина Всеволодовна пошла за ним, как за ребенком, который ведет взрослого за палец, чтобы показать ему свой тайничок. Ей нравилась ночная прогулка.

— Осторожно, Ариша. Здесь опять канавка, давай руку, во-от так, молодец. Теперь сюда. И тут… видишь? Опять черемуха. Какой роскошный куст, а? И пахнет здо́рово.

Он отогнул могучую ветвь и помог жене пролезть сквозь брешь в ограде.

Они очутились на пустынной улице, сплошь в глухих деревянных заборах, заклеенных афишами; за ними вздымались темные громады не достроенных еще корпусов. Лишь в двух крайних, тюлем занавешенных окнах горели редкие в этот поздний час огни.

— Ты вся в каком-то белом конфетти, — заметил Мусатов, когда они приблизились к фонарю, — будто с карнавала.

— Да это же черемуха, — улыбнулась Ирина Всеволодовна, стряхивая лепесточки с плеч и рукавов.

По ту сторону улицы уютно светился огонек в киоске. Там тучная особа в белом кителе и в шляпке с вуалеткой наглухо закрывала оконце.

Завидя Мусатова, давнего своего знакомца, она возмущенно покрутила головой, повела плечами, но все же открыла и, ополоснув под фонтанчиком две кружки, наполнила их пивом.

— Будь всегда молодой и красивой, — сказал Мусатов, чокаясь с женой, а особа в кителе рассмеялась басом.

— Чего вы смеетесь? — сухо поинтересовалась Ирина Всеволодовна, поставив пустую кружку и вытирая губы.

— Чего я смеюсь? Чего я смеюсь, — ответила особа, — чужой муж с чужой женой. Вот чего я смеюсь.

— Спасибо, — сказал Мусатов, — у нас дочке пятнадцать лет.

Они зашагали к проходной.

За квадратами пустых амбразур уже зеленел горизонт.

Ирина Всеволодовна вдруг заволновалась:

— Нет, это никуда не годится! Это ребячество. Мне завтра нужно в институт не позже восьми, готовиться к приему индийского ученого.

Когда они сели в машину, Мусатов взялся за руль и ощутил предрассветный холодок.

Двухцветная «победа» резво бежала по московским улицам, еще не светлым, но уже не темным и как бы раздавшимся вширь от безлюдья и тишины.

В тот вечер, в самом его начале, Света ждала телефонного звонка. Это, пожалуй, можно было бы совместить с занятиями по алгебре, но так уж была устроена Света: если она чего-то ждала, то ни о чем ином не могла думать.

Конец учебного года близок. Свете надо бы взяться за ум. В свои пятнадцать лет она и сама прекрасно это понимала. И даже дала себе честное слово взяться за ум, но… завтра! Именно завтра, но ни в коем случае не сегодня, когда ей должен позвонить «один человек».

Света включила телевизор, концерт ей не понравился. Она постояла в столовой, глядя на то, как ярко-желтое солнце неторопливо опускается за купол Белорусского вокзала. По улице Горького, по площади, по Ленинградскому шоссе шли машины, но среди них Света не видела двухцветной «победы» своего отца, что сегодня не очень ее огорчало, кстати. Вообще-то Света всегда ждала папу с нетерпением. Что до мамы, то на маму расчет плохой. Она вечно где-то задерживается и вечно куда-то спешит.

Света прошла в комнату Ирины Всеволодовны. На столе у мамы (еще дедовском) навалены книги, папки, бумаги. Книги и папки лежат и на креслах, и на кровати, и даже на старинном туалете с бронзовыми сфинксами.

Света открыла шкаф и надела материнские туфли на модных каблуках, накинула на плечи чернобурку. Почему девочкам нельзя носить таких вещей? — вздохнула Света и, спрятав туфли и мех в шкаф, отправилась в комнату отца. Там всегда царил такой порядок, что Свете было страшно его нарушить.

Света взобралась на диван и, вообразив себя Анной Аркадьевной Карениной, принялась декламировать.

Тексты Света запоминала быстро и легко. Она и по истории, и по естествознанию училась отлично, только вот старый враг — математика портила ей жизнь с тех первых школьных лет, когда каверзная эта наука явилась Свете в скромном обличий четырех правил арифметики.

Нет, надо взяться за ум, надо взяться за ум…

Пока что Анна Аркадьевна доехала до Бологого, вышла на перрон и встретила Алексея Кирилловича Вронского.

«— Я не знала, что вы едете. Зачем вы едете? — спросила Света, схватив диванную подушку и прижав ее к подбородку, как муфту.

— Зачем я еду?.. Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы… я не могу иначе… Простите меня, если вам неприятно то, что я сказал…

— Это дурно, что́ вы говорите, — ответила Света, порывисто дыша, — и я прошу вас, если вы хороший человек, забудьте, что́ вы сказали, как и я забуду…

— Ни одного слова вашего, ни одного движения вашего…»

Зазвонил телефон.

Света схватила трубку и сказала как можно изящней «алло», получилось даже немножко — «хеллоу»…

— Светка, ты?

Звонил «один человек», но не тот, а Саня Куманек.

— Ну, я.

— Батьки твоего нету? — спросил Саня. — А чего ты такая стала важная?

— Я не важная вовсе, — зашипела Света, — я тороплюсь, ухожу с мамой, — соврала она.

— Нет, ты стала важная, — тупо повторил Санька. — А куда ты идешь?

Света повесила трубку. Как ей мог нравиться этот Санька тогда, зимой, когда они несколько раз ходили на лыжах вместе с папой?

Внешность самая заурядная, танцует только вальс и краковяк, «Анну Каренину» читает третий месяц и только затем, чтобы сделать приятное Светиному отцу. Изобретает, правда…

Звонок.

— Это тубдиспансер?

Все задались целью извести Свету!

Она вернулась к дивану.

«…и я прошу вас, если вы хороший человек, забудьте то, что вы сказали, как и я забуду…

…Ни одного слова вашего, ни одного движения вашего я не забуду никогда и не могу…»

Это Вронский сказал.

Разве Санька Куманек способен на что-либо подобное?

Зазвонил снова телефон, и на этот раз ответил тот, кого ждала Света, а именно — Рудя Кричевский, родственник пианистки Афрамеевой.

— Вы простите, Света, что заставил вас ждать, но меня задержали в министерстве. Здравствуйте.

Он, конечно, выдумал про министерство, просто дурака валял, но даже это понравилось Свете.