Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Небольшого роста, с жестким хохолком над широким, с тремя складками лбом, Неверов был очень симпатичен Мусатову, который знал: секретарю парткома до сих пор приходится нелегко на кинофабрике.

— Ладно, давай на медицину понадеемся, — сказал Неверов. — А ты на Урал летишь? На завод Ильича? Это хорошее и конкретное дело, Виктор Кириллович.

И внезапно рассмеялся, потирая руки и качая головой:

— Ох, знаешь, удрал бы я от вас от всех обратно на свою ткацкую!

— Да ну, врешь ты все, — улыбнулся Мусатов. — Никуда бы ты не удрал.

— Нет, удрал бы! Вот на любом производстве — продукция, так? Люди, так? Полная конкретность. А у нас… Где тот ОТК, где тот критерий, по которым можно определить: вот ты, Мусатов, к примеру, нужное, полезное затеваешь дело или так, фантазии?

Мусатов сообразил: сценарий Неверов прочел, но ясного суждения о нем пока не вынес.

Мусатов встал во весь свой завидный рост и, положив руку на плечо Неверова, сказал, усмехнувшись:

— Я тебе только советую, Петр Егорович, когда ты судишь о людях и о продукции нашей, не прислушиваться ко всяким карьеристам и конъюнктурщикам.

Неверов ответил негромко:

— А я не за тем сюда партией поставлен, товарищ Мусатов, не вчера на эту фабрику со «шпули» пришел, Разберусь, в конце концов, уверяю тебя.

Мусатов ответил не сразу.

— Я не буду просить у тебя извинений, — сказал он наконец, — потому что это было бы опять глупо.

Выйдя из парткома, Мусатов подумал о том, что если бы на месте Неверова сидел человек иного сорта, то он, Мусатов, нажил бы себе неплохого врага сегодня. Впрочем… посмотрим, как оно обернется.

Через день вместе со своим ассистентом Толей Сегалом Мусатов улетел в Каменогорск, в котором два года назад уже снимал завод.

На Урале весна была хмурая и холодная, как осень.

С шофером попутки-полуторки договорились в минуту. Мусатов впихнул Толю с камерой и кассетами в кабину, а сам залез на мешки не то мела, не то алебастра.

Городок Каменогорск, с деревянными скучными домишками, с почерневшей церковью еще петровских времен, с горбатыми переулками и шатким мостом над заваленной грязным снегом речушкой, остался позади; машина вышла на шоссе, в серую степь, и Мусатов, полулежа на мешках, ежась от сырости и ветра, думал о том, что на трассе Тбилиси — Ереван уже, наверное, знойно. Широка страна моя родная…

После скользкого подъема, который старая полуторка одолела не без труда, все возникло сразу: и четыре трубы ТЭЦ, и корпуса завода, и весь рабочий поселок с двухэтажными стандартными домами. Мусатов сразу заметил, что их стало побольше, чем два года назад, иные еще не освободились от лесов: то тут, то там виднелись стрелы кранов, устремленные на север и на юг.

Толя высунулся из кабины и крикнул:

— Неплохая и-и-индустриальная па-анорама! (Толя заикался.)

Мусатов кивнул: что верно, то верно! А ТЭЦ дымит по прежнему, ветер дует на поселок. На крышах, и за изгородями палисадников, и на юном бульваре с голыми, озябшими деревцами ноздреватый снег будто щедро поперчен: копоть.

Директор завода Калимасов сказал Мусатову, что тот за эти два года облысел малость. Мусатов ответил, что директор малость раздобрел.

— Авралите? — спросил Мусатов.

— Не без того! — рассмеялся Калимасов. — А знамя держим.

Мусатов хотел было посетовать на дым, но Калимасов, как бы угадав его мысль, воскликнул:

— Сконструировали дымоуловитель, деньжищ кучу выбросили, а не оправдал себя! Другой проектируем. А пока весь поселок страдает. И Калимасова клянут. А что, правильно. Черт те что за некультурность!

Пошли в цех сталеплавильных электропечей.

— Вот и Терентьев, пожалуйста, — сказал Калимасов, — знатный сталевар.

Терентьев стоял на своей рабочей площадке освещенный заревом плавки. Он скомандовал крановщице, и бадья с шихтой двинулась. Гудела печь, подручный, маленький, меднолицый, следил за каждым движением сталевара. Позднее снова двинулся кран, теперь с ковшом, и в него полилась из печи до боли в глазах сияющая струя металла, а Терентьев на своей площадке, как древний бог солнца в колеснице, казалось, сам излучает сияние и огнедышащие кони сейчас поскачут в новый день.

Вечером в общежитии, куда поселили Мусатова с Толей, появилась молодая женщина. Из-под ее пальто виднелся край белого халата.

— Воронова, — представилась женщина. — Я начальник санэпидстанции. И простите, что врываюсь. У меня к вам дело, товарищи корреспонденты… хотя… — вздохнула Воронова, — не знаю, выйдет ли толк и на этот раз.

Она заговорила, с трудом скрывая раздражение: уже обращалась к приезжим корреспондентам, писала в Свердловск, обивала пороги Каменогорского райкома.

— Уж не знаю, как повлиять на Калимасова! — воскликнула Воронова. — Население нашего поселка дышит скверным, загрязненным воздухом. Вы же видели, нашу ТЭЦ, товарищи…

Мусатов сказал, что не позже, как сегодня днем, Калимасов заверял: новый дымоуловитель уже находится в стадии проектирования.

— «Калимасов заверял!..» — пожала плечами Воронова. — Не проходит ни одного собрания, где бы он не говорил об этом. Слов нет, завод немало делает для своего поселка; жилищное развернули строительство, поликлинику построили, ясли прекрасные, разве кто говорит? Но дым — это бедствие, товарищи! У нас тут на бульваре летом даже цветы вянут и зелень жухнет. Товарищи, напишите фельетон! Может, это подействует, а?

— Да ведь мы же кинокорреспонденты… — сказал Толя.

— Ах вон что… Ну тогда извините, — совсем растерялась Воронова. — Меня, значит, неправильно информировали.

Она встала, застегивая пальто.

— А может, есть возможность какой-нибудь кинофельетон заснять? — спросила она, смущаясь и боясь, что говорит глупости. — Уж я просто не знаю…

— Ка-ак? Фельетон заснять? — удивился Толя.

— А что ж, это любопытно, кинофельетон!.. — сказал Мусатов раздумчиво.

Он мигом представил себе общий план строящегося поселка и четыре грозные трубы теплоэлектроцентрали, из которых ползут желтоватые клубы дыма. Тускнеют окна новых домов… Слой копоти ложится на раскрытую тетрадку школьника… На белую обеденную скатерть… На халат врача, на белье, висящее во дворе… Никнет зелень, вянут цветы…

Может быть, это сделать в виде фильма-письма, и диктор скажет в заключение: «Мы надеемся, товарищ Калимасов, что это первое кинопредупреждение будет и последним! С уважением: начальник санэпидстанции Воронова, оператор Мусатов».

Он думал о фильме-письме, уже лежа в постели, пока розовый Толя посапывал на соседней койке, подложив ладошку под щеку…

Однако, когда Мусатов вернулся в Москву, он сразу же получил очередное задание: завтра приезжает делегация защитников мира. Какие там письма, фельетоны, дым… Всего не успеть, всего не сделать…