Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Вошел директор Панков; бумаги на столе задвигались от сквозняка. Панков поискал глазами свободный стул, помахал рукой, — продолжайте, мол.

— Так что я предлагаю работу Климовича и Лобова утвердить, — сказал еще Рябинин, покосившись на Панкова, — пусть себе разрабатывают свою заявку и снимают фильм-письмо. Это нелегкая задача, между прочим.

— Можно мне, Александр Викентьевич? — спросил Мусатов, прежде чем Рябинин закрыл рот. — Молодежь не любит ходить по проторенным дорожкам. Ездить с камерой по стране, чтоб заниматься констатациями, да еще однобокими, мне кажется недостаточным, — сказал Мусатов. — Надо и нам, старшему поколению, давать свои оценки виденному: восторженные — если есть причины, и негодующие — если они тоже есть. Слова «хроника», «документ» не исключают страстности. Да и не обидится на нас Калимасов. Он же умнейший мужик!

Последним перед перерывом выступил директор Панков. Он ничего, кроме мусатовского выступления, не слышал, а заявку на фильм «Дым» брал домой и показывал своему сыну-инженеру. Тот назвал одно крупнейшее предприятие Ленинграда, которое тоже отравляет дымом весь район, и сказал, что вообще такого рода фильм многих заинтересует и многим на пользу пойдет.

С первых же слов директора Мусатов понял: судьба Димки и Славки в надежных руках.

И вдруг коварно екнуло сердце: «А я?» Он как-то о себе совсем забыл, увлекшись. «С чем я пришел сегодня?» Олег Завялов воспевает покорителей целины. Рябинин выдает на-гора тонны добротного горючего. Климович и Лобов пытаются развеять дым над рабочим поселком. «Ну, а я? С чем я пришел? С добрым человеком?»

Началось обсуждение его сценария.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

После заседания в коридоре его нагнал Завялов.

— Рад за вас и за Климовича с Лобовым, — сказал он. — У вас ведь очень оригинальная штука. А Зоя Валентиновна, ух, эта Зоечка! В начальнички хо-очет!

— Зоя Валентиновна совершенно искренна в своих заблуждениях, — ответил Мусатов сухо.

На площадке его ждал осветитель Саня Куманек.

— Ну как, Виктор Кириллович, утвердили? Когда в экспедицию, а, Виктор Кириллович?

— Вот что, Александр Никитич, — ответил Мусатов, — мы с тобой съездим в колхоз «Заря», как намечено, потом в Петроозерск на вагоностроительный.

— А на Кавказ как же? К Бабурии? Неужто не утвердили?

— А на Кавказ, к Бабурии, позднее, в августе. Когда всё по плану выполню, тогда, очевидно, и сверхплановую. Так порешили. Только ведь на Кавказе знаешь какое солнце? Без приборов снимем.

— Виктор Кириллович, тогда опять пойду бузить, — сказал Саня угрюмо, — без вас опять скандал пойдет.

— А ты меня не шантажируй, пожалуйста. И почему к Светланке моей не заходишь? Поссорились?

— Больно важная стала.

— Ну, я с ней поговорю… Пока!

У Мусатова пересохло во рту, трещала голова.

Он сел в машину и, обогнув фабричную территорию, вырулил на боковую улицу с новыми домами и остановился у пивного ларька.

Тучная особа в кителе и в шляпке с вуалеткой помыла кружку над фонтанчиком.

— А где ваша знакомая дама, интересно? — спросила особа. — С которой вы чокались, а?

— В Ленинграде на два дня, — ответил Мусатов, осушив кружку. — Странным образом она довольно часто отсутствует именно тогда, когда она мне больше всего нужна. На счастье, меня ждет другая, и с нетерпением!

Он поехал домой.

Света стояла в передней с трагической физиономией.

Он просто невозможный, отец! Отец изверг! Ей нужно заниматься, он ведь отлично знает, а вместо этого она вынуждена сидеть сложа руки и волноваться, и переживать, по той простой причине, что он не удосужился позвонить ей и она не знает, как же прошло обсуждение!

— Ну так что же, папа, будет фильм про Нико?

— Будет, дочь.

— Ты очень устал? — сказала Света озабоченно.

— Очень.

— Приляг и расскажи. Ты не очень устал?

— Не очень.

Они рассмеялись, обнялись и пошли в его комнату.

Он растянулся на тахте, закурил. Света села на ковер и уперлась локтем в край тахты.

— Ну? Рассказывай всё, всё.

— Меня огорчила Алла Лознякова. Она ведь умненькая и разбирается. Сердечкова утверждает, что Алла выступала по наущению Зои Валентиновны. Вот если Алексей Рябинин говорит: «Мне не нравится, это не наше дело, не нашего профиля затея», — мне ясно — Алексей руководствуется только своим вкусом и высказывает свое мнение без обиняков. Я могу огорчаться, но я не возмущаюсь…

— Постой, — перебила Света, — так кому же понравилось, никому?

— Это только Маруся могла вообразить, — продолжал Мусатов, словно не слыша вопроса Светы, — что Алексей Рябинин будет «за». Он, кстати, потом заверял, что если все же получится, то он первый поздравит меня.

— Папа? Это же так здорово — «Добрый человек»! Вы снимаете всегда фильмы про всякие дела и события. А «Добрый человек» — это хроника чувств. Что Нико кондуктор, а не академик, скажем, и не новатор, ну, не такой, одним словом, каких вы всегда снимаете, так не всем же… правда?

— А вот Зоя Валентиновна утверждает, — вздохнул Мусатов, потирая ладонью глаза, — что я, пропагандируя такого рода профессию, призываю зрителя довольствоваться малым и никуда не стремиться. Я защищал «Арктическую запарку», помог Климовичу и Лобову написать заявку на фильм «Дым», — тем самым посягаю уже не на цех холодильников, а на крупный уральский металлургический завод. Таким образом, я непомерно превозношу все мелкое, обыденное.

— Она похожа на рыбью кость, твоя Зоя, — сказала Света, — похожа?

— Но, понимаешь, в чем фокус, дочь!.. — воскликнул он, вскочив и зашагав по комнате. — А возражений-то по частностям было у всех немало, я никого не виню. Я сам иногда дрейфлю… Вот Оружейников, тот всегда мечется. Это просто несчастье, с этим Оружейниковым. Я его знаю много лет, он честный человек, хороший коммунист, но ему всегда надо на кого-то опираться. Опасная порода!

— Постой, так в чем же фокус? Ты сказал «фокус».

— Ах, да…

Он вынул папиросы, закурил.

— Я хочу о Петре Егоровиче, о Неверове. Он подробно изложил все свои опасения, все свои сомнения. Но закончил так: «Давайте поверим Мусатову, как коммунисту и как художнику, с его добрым человеком? Может, из его фантазии получится образ, который мы все полюбим? Хороший советский человек Нико Бабурия, разве это мало?» Знаешь, меня почти до слез тронули его слова! Хроника чувств!.. Это ты хорошо придумала, это ведь пооригинальней, чем кинофельетон! Тут надо, действительно, поверить мне. Я понимаю… Слушай… кстати… — Он приостановился и посмотрел на дочь. — Я так был занят, так заверчен. Эти твои новые знакомые… Что это такое? Расскажи-ка.

— Знакомые? — переспросила Света, которая не ждала такого перехода. — Знакомые?