Евгений Гущин - Дом под черемухой

Культмассовая работа и отдых горняков — дело рудничного комитета, поэтому Ситников был для Ивана почти что непосредственным начальством, а с начальством этим у Ивана сразу же наметился разлад, появилось недовольство друг другом. Рыбу для руководства Иван ловил неохотно: претило это ему, чувствовал в душе унижение. Пушнину он им не сбывал, всякий раз отказывал. Недовольство это однажды и прорвалось. А дело было так: разъехались гости, Иван возьми и спроси у Якова Кузьмича: кто, мол, будет простыни-то стирать?

«Как кто? Ты». — Ситников даже удивился наивному вопросу.

«Я в прачки не нанимался», — отрезал уязвленный Иван.

«А у нас на базе только одна штатная единица. И заведующий, и все остальное — по совместительству. Зарплата у тебя хорошая, за двоих платим, так что сам управляйся. А ежели тебе это дело с простынями не глянется, попроси жену. Или дочку».

Простыни стирала Антонина, а Иван как ни злился, но в спор с Яковом Кузьмичом больше не вступал, понимая, что деваться некуда и остается терпеть. Лишь однажды, когда в зеленом павильоне всю ночь пили и пели, музыка ревела на всю катушку, да так, что ни сам Иван, ни жена, ни ребята заснуть не могли, терпение у Ивана лопнуло. Сказал Ситникову, что это не дело. Сказал вроде осторожно, даже мягко, но Яков Кузьмич остро на него посмотрел, сжал свои тонкие губы и ничего не ответил. Однако он все помнил и сегодня не случайно погрозил Ивану пальцем. Опасался, как бы егерь не выкинул чего-нибудь. Заранее упреждал.

С работы Антонина пришла необычно рано. То всегда в восьмом часу возвращалась, а тут еще трех нет, а она уже дома, уже отработала, и у Ивана, который нынче в любой случайности улавливал особый смысл, неприятно ворохнулось сердце.

Спросил настороженно:

— Заболела, что ли?

— Да нет, — усмехнулась Антонина, — попросили вон там помочь. — И она кивнула за кусты, в сторону зеленого павильона. — Сварить им чего да изжарить. На закуску.

— Вот что, — предупредил Иван жестко, — раз такое дело, то пойди помоги. Приготовь им, что попросят, и сразу — домой. Поняла?

Антонина усмехнулась:

— Ясно, ночевать там не останусь.

— Я это к тому, что мне противно все это. Чтоб минуты лишней не была там. Ни одной минуты!

После того как жена ушла в павильон, Иван постоял еще на крыльце, оглядывая двор, словно искал что-то. У сарая валялись чурки. Давно напилил их «Дружбой» а поколоть, сложить в поленницу — руки не доходили. Раньше, когда они попадались на глаза, досадовал и отворачивался, а теперь вдруг обрадовался. Принес из сарая колун, начал колоть чурки, вкладывая в удары всю свою злость. Надо же… мало того, что из него, бывшего лесника, черт-те кого сделали, так еще и Антонина теперь крутится там возле них, угождает. Жарит-парит…

Бордовый «Москвич» покатил в поселок и скоро вернулся. Привел за собой еще две легковые машины: «газик» и черную «Волгу», которые объехали дом Ивана не ближней дорогой, а луговиной и подрулили к павильону.

— Съезжаются, — прохрипел Иван, разваливая надвое сосновую суковатую чурку, которую в другое время без клиньев и не осилить бы, а тут разлетелась запросто: злость придавала сил.

Он между делом поглядывал в сторону павильона, из трубы которого вовсю валил дым, видел на берегу озера гуляющих людей, оживленных ожиданием предстоящего застолья, и все махал и махал колуном без передыху.

Заныли плечи, рубаха прилипла к спине, а он как заведенный, не отступался от чурок, словно боялся остановиться.

Антонина вернулась поздно. Не заходя в дом, остановилась возле мужа. Устало вздохнула, но глаза ее лукаво светились.

Иван отбросил топор, оглядел ее пристально, с головы до ног, пытаясь увидеть жену в каком-то новом качестве, сдерживая распаленное дыхание, приказал:

— А ну, дыхни!

Антонина смущенно рассмеялась с виноватой принужденностью, которая от особенно зорких сейчас глаз Ивана не укрылась, дохнула на него.

— Ты с ними пила? — спросил туго натянутым, готовым сорваться голосом и пугаясь самого себя.

— Да нет. Просто угостили в благодарность. Выпей, говорят, хозяйка, с нами, уважь. Я и выпила чтоб не обидеть.

Иван поморщился, как от зубной боли, и опустился на чурку.

— Вот это ты зря, Тоня, — проговорил он захрипшим голосом, — не надо было пить. Отказалась бы.

— Да чего особенного-то? Всего глоточек и выпила-то. Для виду. Чего ты взбеленился?

— А то, что надоело мне все это. Злость берет. Еще пить с ними. И так за людей не считают… Ладно… Кто у них там?

— Начальство, да Яков Кузьмич, да еще те двое из области. Сидят выпивают, разговаривают. Мишка им прислуживает.

— Ступай в дом.

Иван снова взялся за топор, как за спасенье. Что бы делал, не окажись этих чурок? Каким бы делом занял голову и руки? Старался забыться в работе, но глухое раздражение накапливалось, не проходило.

Солнце уже закатывалось, когда «Волга», поблескивая черными гладкими боками, покатила наконец в поселок. За нею бежал, едва поспевая, «газик». А немного погодя следом пропылил и бордовый «Москвич» с фургоном.

«Рано они нынче разбегаются», — с удовлетворением подумал Иван, но он ошибся. «Москвич» через полчаса воротился к павильону. Значит, начальство уехало, а Яков Кузьмич остался с гостями, которые тут будут ночевать. Скорее всего, он посылал Мишку за выпивкой. Не хватило, должно быть…

Через некоторое время явился Мишка.

— Тебя Яков Кузьмич просят, — сказал он в сторону, нагловато ухмыляясь и сплевывая себе под ноги.

Иван никак не отозвался, будто не слышал, и когда тот, не дожидаясь ответа, ушел вихляющей походкой, устало разогнул спину и поглядел ему вслед.

Услышав чужой голос, на крыльцо выглянула Антонина. Сообразила, что мужа зачем-то зовут в павильон, предостерегающе зашептала:

— Ваня, ты не скандаль с ними. Слышишь?

— А что? — с вызовом спросил он. — Улыбаться им? Как ты?

— Не надо. Прошу тебя. Только себе хуже сделаешь.

— Мне хуже уже не будет, — желчно усмехнулся Иван, резко поворачиваясь к жене спиной.

В павильоне горел яркий свет, было душно, несмотря на распахнутые окна, и сидящих за столом людей Иван увидел как бы в тумане — накурено было. Но еще перед тем как отворить дверь, он услышал голоса не только мужские, но и женские и удивился: Антонина про женщин ничего не говорила. И теперь, перешагнув порог, сразу же и нашел их глазами.

Они сидели среди мужчин лицом к двери, а значит — к нему, входящему. Одна была беленькая, остроносая, с густыми синими тенями под глазами, с ярко накрашенным ртом и распущенными по плечам волосами, отсвечивающими неживой белизной. Она была ярка, она сразу приковывала к себе внимание, и на ее подругу Иван посмотрел мгновением позже. Но как только перевел на нее глаза, то и замер остолбенело и задохнулся от неожиданности. Эта была черненькая, со смуглой шелковистой кожей скуластого, немного не русского, а как бы азиатского лица. Накрашена не меньше, чем первая: маленькие пухлые губы густо намалеваны, и под глазами затенено сиреневым серебром, но на смуглом лице это скрадывалось. Что-то неуловимо диковатое, лесное проскальзывало в блеске ее раскосых глаз, в повороте головы, в изгибе шеи.