Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 10

Вот еще один общий вопрос: во время работы я, как и большинство писателей, произношу фразы вслух. Те, кто не делают этого, пусть делают. Стыдно перед домашними бывает только первое время, — домашние привыкают. Думаю, что произнесение фраз вслух составляет существенную часть работы и весьма деликатную. Можно произносить их так, что все ошибки будут завуалированы вашим завыванием, а можно так, что именно ошибки-то явственно и зафальшивят, как пробкой по стеклу. Все в том — чьим голосом произносятся фразы, — своим, авторским, притворно благородным, сдобренным самодовольством (а оно неизбежно), или голосом персонажей, в которых вы (через жесты, галлюцинации) переселяетесь и одновременно слушаете их сторонним ухом (критик). Большая наука — завывать, гримасничать, разговаривать с призраками и бегать по рабочей комнате.

Техника письма: я уже говорил, что набрасываю пером и сейчас же стукаю на машинке. К карандашам чувствую отвращение. Люблю письменные принадлежности — самопишущие перья, хорошую бумагу. Ах, писчебумажные магазины во Франции! Фантазия отказывается представить все эти вздорные и милые мелочи. Пограничники пусть так и знают, — поеду за границу — под килем парохода привезу контрабандой мешок с писчебумажными принадлежностями.

Папирос во время работы не курю, — не люблю дуреть от табаку, не люблю много дыму. Курю трубку, которая постоянно гаснет, но доставляет еще мало изученное удовольствие. Кофе — для легкого возбуждения. Нет кофе, — чай, но это хуже.

Меняю ли текст при последующих изданиях? Да. Сколько изданий — столько и текстов. Некоторые романы («Чудаки», «Хромой барин») по три раза переписывал заново. Брошу переделывать, когда дело пойдет под гору, но — покуда вижу ошибки, значит еще расту.

Затем последнее (в порядке совета) — о желудке. Степан Петрович Яремич [33] С. П. Яремич (1869–1939) — русский художник, искусствовед. Заведовал реставрационной мастерской Эрмитажа. говорит: чистите ваш желудок. Он так же любит повторять: Лермонтов погиб оттого, что не чистил желудка. Это парадокс, но покопайтесь-ка в причинах вашего дурного настроения, головной боли, минут черного пессимизма и пр. — желудок. Вы сели к столу, в голове смесь ваты с простоквашей, щурясь — курите, перо выводит на полях какой-то рисуночек, — топорик, ромбики, завитушечки. Чистите ваш желудок! Два раза в месяц вы схватываете грипп, — сидите дома, сморкаетесь, шаркаете туфлями. Грипп — что может быть хуже?! Вы мнительны к тому же… Но попробуйте чистить желудок. Вам нет времени заниматься физкультурой (лыжи, теннис, лодка, охота), вам кажется, что действительно нет времени, и вы даже сожалеете об этом. Вздор! Вычистите желудок — и время сразу найдется…

Товарищи, мне поручили сказать о так называемой малой сцене, о недостаточности работы на этом важнейшем фронте. Но прежде всего позвольте отвести от себя то, что несколько заслоняет мое зрение при взгляде на многих из вас, товарищи, и ваше — при взгляде на меня.

Весьма сомнительное и мало почетное клеймо на моей писательской деятельности… Я говорю о понятии — попутничество. Попутчик, — может быть, эта категория, эта полочка имела когда-нибудь какое-нибудь значение. Не знаю. Может быть, она обозначала тех, кто шагает сбоку дороги за войском, — некоего штафирку, по анкете — сочувствующего. Может быть, означала дорастающее сознание. Пора с этим словом покончить. И вот почему: понятие попутничество имело какой-то смысл в начале нэпа, когда часть писателей в поисках читательской аудитории останавливалась на нэповской полуинтеллигенции. Сомневаюсь, чтобы были целиком нэповские писатели. Вернее, кое у кого были осторожные случаи завоевания нэповской аудитории. Дело прошлое. Но ведь сейчас нэповского читателя нет. Я не говорю о мечтающих о добрых, старых временах нэпа. Такие люди и сейчас ездят в трамваях. Но они вообще не читатели, во всяком случае они не наши читатели. Нэпманского быта больше нет, и само понятие попутчик, то есть писатель, откалывающийся от нэпмановской идеологии и бегущий сбоку дороги за социализмом, — такое слово уже архаизм.

Наша аудитория — строители социализма, — учащиеся и рабочие, рабочие толщи. Наше сознание, наше мышление перестроено нашим читателем. Мы не бежим сбоку дороги под грозную музыку «Интернационала». Мы в рядах, и смею вас уверить, товарищи, многие из тех, кого по дурному шаблону вы все еще называете попутчиками, у кого, как вам чудится, душевная организация редиски, — многие из нас — в передних рядах. Такова диалектика жизни.

Не попавшие в ряды должны отстать, сидеть там где-то, — пригорюнясь.

Я не говорю, что все мы вровень задачам сегодняшнего дня. Рабочие темпы таковы, что у искусства отставание неизбежно. Человек сдает в театр пьесу в меру задачам момента, а через полгода на премьере его бранят за то — в чем виновата скорость времени, а не он. С писанием романов еще ужаснее. Полтора года на роман! В этом трагедия. Можно только пожалеть, что мы не умеем писать романы — от восхода до заката солнца. Все это вопрос другой, но с понятием попутчик нужно покончить. Теперь это там на Западе, где занимается зарево революции, — там появляются попутчики разных толков. А у нас — нет. Нас всех наш рабочий читатель перепоясал боевым снаряжением. Чтобы не быть голословным, справьтесь в торговом секторе Госиздата.

Нэпманские тиражи были в пять тысяч. Сейчас стотысячные тиражи мгновенно проваливаются в жаждущий мозг читательской массы.

Да, товарищи, два года пятилетки унесли нас очень далеко. Мы у самой грани приоткрывающегося грядущего. Его дыхание шелестит листы наших рукописей. Мы не попутчики. Мы писатели эпохи великого Плана.

Писать сегодня очень нелегко, мы все это знаем. А разве легко осуществлять план? осуществлять пятилетку? А. разве легка будет революция, уже раскатывающаяся подземным громом в Европе?

Революцию на Западе ожидали в 18-м году. В 23-м году снова полыхнуло ее пламя… Но началась «так называемая» стабилизация капитализма. Революции не вышло потому, что рынки, опустошенные войной, были девственны. Семь лет мировой капитал в геометрической прогрессии выбрасывал продукцию. И случилось то, что и нужно было ждать… Капиталистическое хозяйство завалило рынки до отказа и уперлось в неразрешимую для него проблему — планового хозяйства. Мировой капитал схватил себя за хвост. Образовался порочный круг. Это напоминает сказку про волшебный горшок с кашей. Ему сказали — вари… Он и заварил — кашей до самой крыши. А остановить — такого слова нет на их языке… Такое слово капиталистическое хозяйство не скажет никогда. Это слово скажет европейская революция. И это теперь очень ясно на Западе… Там выхода нет. Там положение безнадежное.