Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

Будучи человеком скрупулезно исполнительным, Микола Саввич беспокоился не на шутку, не пропустит ли он из-за этой нерасшифрованной загадки какое-нибудь совещание, партбюро или заседание кафедры. Но сколько он ни расспрашивал, в институте как на диво в этот день не было никаких заседаний.

Во время лекции Микола Саввич вспомнил, как это было. Он разбранил сына за то, что тот у чужих людей выпросил сонеты, а свои потерял. Виталий же возразил, что не потерял, а, кажется, дал почитать своей знакомой, которая, наверно, увезла их с собой в другой город. Вот здесь и было впервые упомянуто имя женщины, с которой у Виталия с прошлого лета тянулся роман. Микола Саввич знал об этом романе ровно столько, сколько следует знать отцу о любовных историях взрослого сына. То есть не знал почти ничего. «Кстати, — сказал тогда Виталий (хоть, по мнению Миколы Саввича, это было не очень-то кстати), — прочитай письмо. И посоветуй — что делать. Это от Тони. (Ее, оказывается, звали Тоней!) И учти: после понедельника самые лучшие советы потеряют всякий смысл — так или иначе в понедельник я все должен решить».

Микола Саввич положил письмо в ящичек под зеркалом, он решил в тот же вечер прочитать… И забыл. Да, да! Забыл, как безнадежный склеротик. Забыл, несмотря на то что на всякий случай поставил на субботнем листе календаря каракулю, памятное «T» (Тоня), но почему-то латинской буквой. И вот вспомнил только сейчас, взяв в руки сонеты, чтобы процитировать студентам какую-то строфу…

Дважды за всю свою жизнь Миколе Саввичу пришлось переживать такой стыд. Впервые — еще до войны, когда в «Интернациональной литературе» напечатали его статью об испанской антифашистской поэзии и он так обрадовался, что забыл поздравить с днем рождения свою Полю. И вот сейчас… Подумать только: сын просит у отца совета по т а к о м у вопросу, а отец позволяет себе об этом забыть!

Вернувшись с лекции, Микола Саввич сразу же принялся за письмо. «Мой единственный!» — прочитал он и, чувствуя неловкость оттого, что читает чужое письмо, чуть было не отложил его. Но пересилил себя.

«Мой единственный! Пишу тебе, но не уверена, получу ли ответ. Вот уже пять писем я тебе послала, это — шестое. А от тебя за все время лишь коротенькая записочка. Выходит, милый, что от моего Заболотного до твоего Слобожанска куда ближе, чем наоборот…»

Еще минуту назад Микола Саввич имел вполне определенное представление о замужней особе, которая закрутила с молодым парнем где-то на курорте, а теперь не дает ему проходу. Был готов и совет: «Брось эту фифочку и больше о ней не вспоминай». Первые же строки письма поколебали его уверенность. Вспомнилась чеховская «Дама с собачкой», от письма повеяло чем-то настоящим. Жизнь со всеми ее сюрпризами вторглась в устоявшийся мир принципов Миколы Саввича, и он уже не знал, что же посоветовать сыну.

«Все может быть, — думал он, растроганный началом письма, — может, она и не такая…» Он был уже готов пойти на компромисс со своими моральными принципами и простить этой замужней женщине ее любовь, если бы не одна неприятная деталь — если бы объектом этой любви был кто-нибудь иной, не Виталий.

«За то время, что мы не виделись и не было от тебя писем, я очень похудела, подурнела, — читал дальше Микола Саввич и не находил в себе сил избавиться от чувства симпатии к этой женщине. — Муж настаивал, чтобы я обратилась к врачу, но я не пошла. Знаю, что никакие врачи не помогут, если ты меня разлюбишь…»

«Разлюбишь?!.» Значит, Виталий говорил ей, что любит… Что же случилось? Почему он отдал письмо с такой миной, будто все для него здесь кончено? Это уже совсем Миколе Саввичу не нравится. Неужели и Виталий придерживается отвратительного принципа: «Не один на свете колодец. Можно где угодно напиться…»?

«…Твоя информационная записка чуть не убила меня. За столько времени — десять строчек и ни слова о том, что скучаешь, ни намека на какое-нибудь чувство… А хуже всего то, что я не вижу никакого выхода. Я знаю, что те три года, на которые я старше тебя, да и моя дочь, не дают мне права мечтать о чем-нибудь большем… Только бы ты подольше не уходил от меня. Разве тебе так уж срочно необходимо жениться? Ты еще молод… А через каких-нибудь пять-шесть лет я, может быть, примирюсь со своей ролью матери взрослой дочери и буду жить воспоминаниями о нашей любви… Живу я по-старому: однообразно, уныло. Заболотное со своими провинциальными привычками медленно затягивает в свою трясину. Надежды выкарабкаться отсюда почти никакой: м о е г о перебросили сюда всерьез и надолго. Извини за то, что пожаловалась. Кому и поплакать в жилетку, как не тебе? Не забудь, мой единственный, что в будущий понедельник я приеду в Слобожанск покупать Светланке пальто и буду ждать тебя у сестры хоть до позднего вечера…»

Тяжелые мысли навалились на Миколу Саввича. Душа его была уже на стороне Тони, хоть и не хотелось, чтобы Виталий женился на ней. Мало ли чего ему не хотелось! Виталий ее любит (иначе — откуда бы взялся роман?), она тоже любит (об этом свидетельствует письмо!), и они должны быть вместе… Имеет ли право Виталий разрушать чужую семью, найдет ли с ним свое счастье чужая девочка? Об этом, наверно, он и хотел посоветоваться с отцом… И Микола Саввич должен сто раз подумать, чтобы дать правильный совет.

Но какой же совет будет правильным? Разве кто-нибудь на свете знает, что в таких случаях правильно, а что нет? Может, и сам Микола Саввич был жестоко неправ, когда решительно гнал от себя мысль о других женщинах после смерти жены. Говорил себе: это ради Виталия. Чтобы избавить его от мачехи. Вырастет парень, тогда посмотрим. И вот Виталий взрослый. А Микола Саввич и не мыслит жить как-нибудь иначе. Вот разве женится сын, останется он в одиночестве, тогда… «Что же, тогда и будет видно», — молниеносно расправляется с неприятной мыслью Микола Саввич. Если одиночество доймет, не даст работать…

Он оглядел комнату. Знакомые вещи вдруг ожили и запротестовали. Они были против. Все — против. И деревянный нож для разрезания книг с головой Мефистофеля (Поленька разрезала им верстку его первых брошюр); и стенные часы, которые то спешили, то отставали, но оставались в квартире — она очень любила их звон; и плюшевый черный медвежонок — подарок Миколы Саввича трехлетнему Витасику; и семейный альбом…

Могут сказать: «Все это сейчас только воспоминания…» Ну так что же? А не будь воспоминаний, что бы ему оставалось? Торопливые, несовместимые с возрастом поиски какого-то нового личного счастья? Разве может самая точная репродукция воссоздать неповторимый оригинал? «Репродукцию» и сейчас еще не поздно… Не поздно?

Говорят, время все лечит. В какой-то мере это так. Но нельзя, чтобы, излечивая раны, оно зачеркивало то, в чем состоит сущность жизни. Кто как, а Микола Саввич не отдаст своих воспоминаний.