Магдалина Дальцева - Хорошие знакомые

Он выпрямился, оглянулся. Народ в автобусе сидел тихо, кое-кто подремывал. На соседней скамейке здоровенный парень с огромными ручищами, с низким лбом, нависшим над маленькими глазками, настоящий снежный человек, читал украинский путеводитель.

— Что такое перлина? — спросил он, не отрываясь от книжки.

— Перлина? — удивился гид.

— Написано: «Андреевский собор в Киеве — перлина среди бессмертных творений Растрелли…»

— Та жемчужина…

Прекрасно! Сегодня все кстати. Он так и скажет: «Перлина моего детства…» И вырвет ее из монастыря. Кто посмеет помешать? Выйдем за ограду с гордо поднятой головой. Узлов связывать не будем!

Дождь давно перестал, да, видно, и не было его в этих местах. В облаках пыли на солнце только посверкивали радужными искрами стекла встречных машин. Автобус свернул на взгорок и остановился на площадке, вымощенной булыжником. Левенфиш не почувствовал, а услышал, как застучало сердце. Он легко выпрыгнул из машины, посмотрел на монастырское здание с витыми колонками вокруг полукруглых окон. Вдруг она выглянет оттуда? Как она должна быть одинока. Можно ли не быть одинокой в монастыре? В окнах было пусто. На одном стояли два горшка с фуксиями, на другом сияли черным лаком чисто вымытые резиновые ботики.

Из ворот выехала телега, груженная сеном. Дюжая монашка в высоко подобранной рясе и грязных сапогах, свесившись с воза, доругивалась с привратницей:

— Не знаешь, так и молчи!

Она дернула поводья, и колеса загромыхали по булыжнику.

Церковь — архитектурный памятник семнадцатого века — оказалась закрытой. Гид пошел за ключами, туристы потянулись к кладбищу. Только теперь, смешавшись с толпой, Левенфиш заметил, как неуместно торжественно и нелепо выглядит он со своим парадным черным костюмом, серебристым галстуком и ситцевым деревенским узелком тети Зоей. Впрочем, никто не обращал на него внимания. Туристы разыскивали могилы знаменитых людей, читали вслух надписи на памятниках, спорили.

— А я говорю, что тут похоронили одну из невест Пушкина, — слышался женский голос.

— У Пушкина была одна невеста — Наталья Гончарова, — отозвался мужчина.

— Тогда, значит, жену Бальзака.

— Бальзак женился в Бердичеве. На Эвелине Ганской.

— Но умереть-то она могла где угодно!

Разговор этот расхолаживал Левенфиша. Мелькнула недостойная мысль: а вдруг Любочка не согласится? Может, она забыла детство, может, ей дороже то, что было в Варшаве, а он… Странно, он ничего не помнил о Варшаве. Он отделился от группы и медленно пошел к монастырю. По пустынной аллее навстречу ему проплыла неслышной походкой монахиня с брюзгливым лицом. Вот такие и будут держать ее здесь. Запугают, застыдят, запрут на замок… Он заторопился. Мысль о возможных препятствиях вернула ему силы и уверенность.

На каменных плитах крыльца моложавая монашка с блестящими румяными щеками взбивала и раскладывала подушки в кумачовых наволочках.

— Как увидеть товарища Лямину? — сердито спросил Левенфиш.

— Лямину? Мать Акилину? Они в канцелярии. — Она подумала и решилась: — Пойдемте, я провожу.

По тому, как монашка назвала Лямину «они» и вызвалась проводить, Левенфиш понял, что Любочка здесь не из рядовых, и тревожное предчувствие сжало его сердце.

— Вы креститься приехали? — спросила монашка.

— Какие глупости!

— А что? Многие стремятся. Тут один из Черновиц приезжал, тоже пожилой, еще старше вас. Поссорился с родней и приехал креститься…

Они вошли в высокий двухсветный коридор. Пахло геранью и воском, вдоль стен стояли стулья с красными сиденьями, доносилось стрекотанье пишущей машинки, из-за полуоткрытой двери слышались мужские голоса.

— Ой, забыла! — Монашка схватилась обеими руками за щеки. — У них же там ревизоры. Из лавры. — Поднявшись на цыпочки, она быстро зашептала на ухо Левенфишу, показывая на дверь. — Полный — это отец Августин, а молоденький — отец Серафим из Загорской академии. Вы только посмотрите карточка у него какая! Прямо-таки — лик…

Она заговорщицки улыбнулась.

— Садитесь с этой стороны. Тут отец Серафим хорошо виден. Сидите, сидите, не стесняйтесь…

И, кивнув Левенфишу, она неслышно удалилась.

В полуоткрытую дверь были видны оба монаха. Отец Августин — плотный, цветущий, с темно-русой гривой, с неуловимой развязностью снабженца, и золотобородый отец Серафим, сказочно красивый молодой человек.

Левенфиш прислушался к разговору.

— Ну, что они могут, отец Августин! — говорила высоким надтреснутым голосом невидимая Любочка. — Семьдесят сестер работают в соседнем колхозе. Остальные немощные, дряхлые, да и неграмотные…

— А вы составьте шпаргалку. Пусть заучат с голоса. И учтите культуру экскурсантов. Я, когда показываю мощи, ссылаюсь на температуру, в результате которой происходит так называемое чудо.

— Так называемое чудо… — рассеянно повторил отец Серафим и строго добавил: — Средства надо изыскать. Средства́. В этом году на свечи — налог, на календари — налог, а прямые поборы…

— Об этом надо толковать с игуменьей, — перебил отец Августин. — Пошли!

Левенфиш замер. Послышались тяжелые шаги и затихли вдали, должно быть в комнате была еще одна дверь. Секунду стояла тишина, а потом раздался стук костяшек. И Левенфиш вошел в канцелярию.

За столом, устало ссутулившись, сидела безбровая женщина в черном клобуке, с белым, как калач, странно неподвижным лицом. Она подняла глаза, рука ее застыла на счетах.

— Вы узнаете меня, Любочка? — тихо спросил Левенфиш, сам еще не узнавая, доверившись только страстному желанию во что бы то ни стало встретиться с ней.

— Лева? Лева Левенфиш! — почти вскрикнула она. — Значит, вы тоже уехали из Варшавы? Как вы изменились…

А она? Левенфиш смотрел на ее узловатые пальцы с бледными ногтями, на бесцветные, редкие ресницы и не находил слов. А она? Может, сегодня она будет плакать всю ночь напролет, потрясенная этой встречей, но почему же сейчас, от неожиданности, что ли, она говорит самые пустые, самые машинальные слова?

— У меня умерла жена, — после долгого молчания хрипло сказал он.

— Бог посылает испытания, бог и дает силы их переносить, — привычно-успокоительным тоном отозвалась Любочка. — Не отчаивайтесь. Она была православная? Хотите заказать молебен за упокой?

— Не знаю… — запинаясь ответил Левенфиш.

— Закажите. И вам будет легче, и ее душе спокойнее. — Она смотрела на костюм Левенфиша, что-то сообразила и сказала: — С певчими — двенадцать рублей.

Он послушно вынул деньги, Любочка отсчитала мелочью рубль сдачи и раскрыла конторскую книгу.

— Служба будет в субботу в одиннадцать утра.

Левенфиш поднялся со стула, вдруг заметил, что узелок по-прежнему у него в руке, и сказал: