Семен Журахович - Шрам на сердце

Я охотно согласился и взялся за книжку. Через некоторое время почувствовал, что тусклый свет — лампа под потолком — до боли утомил глаза. Впереди ночь, четыре стены. Я вышел из палаты. Холодный вечер, но дышится легко.

Вскоре двор наполнился голосами. На какой-то дорожке меня догнал Алексей Павлович.

— Интересно? — спросил я про фильм.

— Интересно лишь одно: зачем выпускают такие картины? — ответил он. — Пора на насест. Чтоб не торопиться.

Помаленьку собралась палатная компания. Готовились к ночи: чистили зубы, принимали лекарства, разбирали постели и раздевались (в который уже раз сегодня!). Дважды заглянула медсестра: «А Егорушки нет! Ох, попадет же ему…»

На стульях, на спинках кроватей — пирамиды одежды. Только один стул свободен. В последнюю минуту влетает Егорушка, уже полураздетый, бросает вещи на свой стул и поднимает руки вверх перед сердитой медсестрой:

— Сплю!

Гаснет свет, и опять фигура Егорушки возле меня:

— Браток, у тебя, кажется, колбаска есть? Одолжи…

Услышав недовольный голос Алексея Павловича, Егорушка забормотал:

— Пожалуйста, благодарю, извините, спасибо, спокойной ночи, сплю…

— Ох, научу я тебя!

— Потом, потом, — охотно согласился Егорушка. — А сейчас полакомлюсь колбасой и заодно объясню новому товарищу самое существенное в нашем здешнем положении. Где-то там, в загнивающем буржуазном обществе, больной может быть нытиком, хныкалой, плаксой и занудой. А наш советский больной должен быть веселый, жизнерадостный, а главное — здоровый!

И, беззаботно смеясь, Егорушка выбегает на веранду.

— Тот, кто постоянно весел, тот, по-моему, просто глуп, — слышу голос Москалюка. — Кто это сказал?

— Пожалуй, лучше уж так: хихикать и приплясывать, — вздохнул Володя.

— Вот и все, что вы в Егорушке разглядели? — сердито спрашивает Алексей Павлович. — Что вы о нем знаете?

— А что о нем знать? — пренебрежительно обронил Володя. — Насквозь видно…

— Сразу и видно?.. Привыкли мы так — с бухты-барахты нацепить на человека ярлык.

— А кто же он, кто? — уже горячился Володя.

— Сам разглядишь, когда научишься видеть не только собственный пуп.

В дверь постучали. Наступила тишина.

Лишь теперь я с удивлением подумал: как быстро пролетел день! Меня закружило в больничной карусели — ни тихой прогулки, ни книжки. Я опасался нестерпимой тягучести длинных и скучных часов — оказалось, что и здесь, в клинике, не хватало времени написать письмо. А ведь я обещал немедленно сообщить, что и как.

Провожали меня, как будто я собрался в опасный рейс на полюс или, по крайней мере, в новое путешествие с Туром Хейердалом на самодельном корабле через океан: «Пиши!», «Телеграфируй!», «Нет, звони, что там письма и телеграммы», «Главное — режим», «Что режим! Гуляй, дыши, лови солнышко», «Далеко не заплывай», «Какое там купанье, ему и душ не разрешат», «Нет, серьезно…», «Серьезный человек дома сидит, а не шляется по больницам», «Сегодня же выпьем за твое здоровье», «А тебе — чур. Зато получишь уколы в соответствующее место», «Выше нос!», «Будь осторожен: там есть отделение юных пенсионерок».

Мамочки! Сколько неуклюжих острот сыпалось на меня!

Еще больше развеселятся мои друзья, когда узнают, что я надумал удрать в тихую рыбацкую хижину. Удеру. И никому ни слова, пускай ищут.

Неделю потерплю, а там… Босиком по мягкому песочку. Спасительная тишина вокруг. И никаких процедур…

Пока же, пока надо хорошо поспать. Как когда-то на пахучем сене.

И эту ночь я просыпался от кашля и чьего-то тревожного бормотания. Но засыпал не через час или два, а минут через десять. Сон был спокойнее. На десять, может быть, капель или граммов, не знаю, как меряют сон, — но спокойнее.

Я стал понемногу разбираться в том, что делается вокруг.

Та круглолицая молодая женщина, кровь с молоком, зовут ее Галина («просто Галина», — сказала она), оказывается, несравненно более тяжелая больная, чем сухонькая седая женщина с поблекшим лицом, на котором мудрым терпением и лаской светились смертельно усталые глаза.

Галина работает в лаборатории мартеновского цеха. Я хорошо знаю ее чудесный город, днепровские парки и зеленые острова. Но знаю и что такое лаборатория в горячем цеху.

— Некоторые думают — курорт! — хмурится она. — Сиди себе и делай анализы…

А когда близится выпуск плавки и все в напряжении, когда идут экспресс-анализы и раз десять за смену — днем ли, ночью ли — бегаешь к печам, а там Африка. А из Африки — на сквозняк под осенний дождик или на морозец. Ох какой свежий воздух после духоты! Жадно хватаешь холодную струю — наслаждение! Потом от этого глотка воздуха такая мелочишка — насморк. Велико дело! Течет немножко из носу… А там через год-два ангина. А дальше бронхит. И вот нате — воспаление легких. Да разве вылежишь сколько надо? Семья… Через год снова — сопливый нос, кха-кха. Все сначала — но уже с тяжелыми осложнениями.

— Я уже здесь месяц. Немножко лучше. А физиономия всегда такая — хоть на обложку журнала «Здоровье»… Весело? Дома муж, он сталевар, двое детей, не малыши, в старших классах. А все-таки присмотреть надо. — Румянец на ее лице погас — Знаем вашего брата: кому надобна больная жена?

— Вы и в самом деле так о своем муже думаете?

Галина покраснела:

— Нет.

— Ишь как легко мы бросаемся обвинениями.

— Неделю нет письма, — как бы оправдывается Галина.

— Выдумываете себе лишние тревоги. Выздоравливайте — и все будет хорошо.

— Скажите, пожалуйста, — глаза у нее блеснули, — есть на свете люди, на все сто счастливые?

Опять речь о жар-птице.

— Неужто и счастье на проценты мерить? Девяносто, сто, сто пять… А может быть, у каждого своя мера?

— Может быть… Есть у меня две подруги. Одна говорит: я счастливая, такая счастливая!.. Другая все сетует, жалуется. А я вижу, что жизнь у них, в общем, одинаковая. Все ж таки должна быть какая-то мера. Счастье, равное для всех.

— Это было б страшно.

— Но вот мы говорим: работа, любовь, семья.

— Три показателя? Спросите себя, могли бы вы быть счастливы, видя рядом несправедливость, даже если б вас она не касалась?

— Нет.

— Видите, еще один показатель.

— Недавно я читала книжку. — Галина назвала одно из тех произведений, которые хотя и ненадолго, но производят шум. — Я хотела б быть такой, как…

— Будьте сама собой. Человек не должен быть копией кого-нибудь или чего-нибудь.

— А как же?..

Я видел искреннее удивление в чистых глазах. Сколько раз ее учили, что надо брать пример, подражать…

— Один школьник написал: счастье — это когда тебя понимают.

— Я помню этот фильм, — улыбнулась Галина.

— Видите — и это нужно для счастья.

— И чтобы говорили правду. Везде.