Владимир Бутромеев - Любить и верить

И вот обязательно случится день, когда снега вдруг выпадет много и начинается зима.

Иногда это случится с вечера. Нет ничего красивее плавно падающего снега: посмотришь вверх — там, именно там, откуда валят и валят огромные хлопья, там, в этой кружащей мгле, — другие планеты, другие загадочные миры. А то, бывает, утром проснешься — вот и зима!

С утра пораньше топят печи. Белые столбы дымов висят над каждой хатой. На работу в колхоз ходят реже. Мой сосед, комбайнер, пересел на бульдозер и, пока до февральских метелей далеко и чистить еще нечего, сидит дома, набивает патроны: скоро сезон на зайца. Да и работа не всегда есть. Бригадир то и дело посылает в лес, ломать еловые лапки — их сдают потом на завод витаминной муки. Еще осенью стригли овец, возили чесать шерсть. Теперь прядут ее, вяжут рукавицы и носки меньшим, свитера — старшим. Шаповалы тоже засели за работу. Килограмм шерсти — пара валенок. Теплые, легонькие, мягкие. Деревня одевается в полушубки, коричневые, из овчин домашней выделки. Хорошо зимовать, если в достатке дров и с вечера тепло натоплено в хате, если есть что надеть на мороз и в метелицу и не пустует жердочка, на которой вешают колбасы.

В начале зимы, когда нет ни мух, ни грязи на дворе, когда устоялись морозцы, уже всерьез добираются до свиней. Это, конечно, привычное, но и непростое дело. Некоторые стреляют из охотничьего ружья в голову. Некоторые привязывают за заднюю ногу к столбу, за передние держат вдвоем и бьют длинным острым ножом — швайкой, стараясь угодить в сердце. А если кабан очень велик — связывают ноги. Иногда втроем или вчетвером промучаются целый час — и ничего не получится. А вот я знал одного мужика, так он любого кабана всегда бил один — возьмет рукой за переднюю ногу, перевернет на спину и немецким штыком — раз! И все. Но это больше потому, что был сам здоровенный. А настоящим мастером по этой части был в нашей деревне Далемба. Его все просили бить, даже приходили из других деревень. Бил он очень хорошо, а главное, умел хорошо смалить — как-то по-особому держал паяльную лампу, отчего бензиновая гарь шла мимо. (Далемба был поляк, семья его погибла в войну, жил он один. Домик его был очень красивый, ухоженный, в огороде много цветов. Зимой он помогал всем бить свиней, пел, подвыпив, польские песни и называл всех женщин «пани».)

А некоторые вообще не признают бензина и смалят ведрами с решетчатым дном, в которые насыпан раскаленный древесный уголь. Осмалят первый раз — обчистят ножом. Хозяйка вынесет ведро горячей воды — опять смалят, моют, чистят ножами. Потом разделывают. Почки, сердце, легкие, немного сала режут мелко, все это в желудок и под камень. Это будет «требух», или, как еще называют, «сальдисон» — непонятно, откуда в деревне взялось такое слово. Печенку прямо на сковородку — иначе это не печенка. Окорока (по-нашему — стегна) — кто солит, а кто повесит на чердак, летом закоптит — получится отличная ветчина. Сало потолще нарезают кусками в кадку просаливаться. Потоньше, с прослойками мяса, — жарят, это свежина. Пару килограммов нужно отнести соседям: они ответят тем же, когда будут бить своего. В сенях стоят тазы с фаршем для домашних колбас. Кишок для них обычно не хватает, оставшийся фарш несколько дней просто жарят на сковородке, едят с картошкой.

Кадка полна сала. Ребра порублены — что для супа, что во щи. Большая половина тарелок занята под холодец. Около печи на жердочке рядками висят колбасы. В доме достаток. Можно зимовать. Зима еще вся впереди.

Вообще-то зима — скучнейшее время года. Серое низкое небо, низкое неяркое солнце. Однообразные дни. Но вдруг прокинется день — чудесный зимний денек! Чистый морозный воздух. Солнце, иней, голубизна. Такие дни любят старики. Вылезают подышать, топают подле хат, колют лучину на растопку. А то просто стоят, одевшись потеплее, в валенках, радостно и удивленно смотрят на мир, из которого скоро уходить.

Да еще помнятся детские забавы — первый лед, лыжи, санки, снежки. Идешь вечером домой, весь мокрый от лазанья по снегу, небо красное, мороз крепчает. А дома тепло и мать ругает, что опять промок, и гонит на печь.

Но все же сама зима другая.

Вот какая.

Долгий зимний вечер. Начинается рано, небо у горизонта сливается с землей, за окном сплошная морозная синь. И тянется этот вечер нудно, долго, как и метели за окном, и вьюги с мокрыми порывами ветра.

Все хочет жить. Это и есть весна. На подоконниках в консервных банках, в деревянных ящиках тоненькие ростки рассады помидоров. У самых хозяйственных на столе уже салат — зимний лук со сметаной. Он хотя безвкусный, но за полгода зимы приелись картошка да квашеная капуста, хочется чего-нибудь зелененького. Да весна и не мясна — у зимы рот большой. Как ни запасись с осени, пустеет низка домашних колбасок, нож скользит по кости прошлогоднего окорока. Но телятся одна за одной коровы, то у одних, то у других появляется после долгого перерыва молоко, а на кухне, в уголке у печки, — ласковый, пугливый теленочек, на которого не насмотрятся дети. Скоро мать пошлет дочку за щавелем, куры начинают нестись — будет первый холодничок с яйцом.

Старики, пережившие зиму, вылезают на солнышко. Оно приятно греет старческую морщинистую коричневую кожу. У них весна — по старым срокам. «На Матвея дорога потеет, на сороки деревья отпускаются, на Алексея рыба хвостом ломает лед, а в апреле аист прилетает». На дереве сидит птица и гнезда не вьет. По деревням старушки листают календари, считают полные луны. Солнце играет на восходе в пригретом уже с утра, колеблющемся, прозрачном воздухе. Потом, на радуницу, на убранные от сора и прелости могилки сходятся родичи к своим. Темные цветные платки, крашеные яйца, булки. Неловко сидящая на мужиках новая одежда.

Весенние заботы не так обременительны. День стал длиннее, больше успевается. На пороге в тазике с водой мокнут головки лука. Соседи следят за бабкой Таней — она знает день огурцов. Посеешь вместе с ней, огурцов будет — засыпаться. День этот меняется каждый год, никто не может разгадать, как бабка его определяет, приметили только, что всегда в этот день по небу плывут какие-то особенные, задранные, всклокоченные маленькие тучки.

Выгоняют хозяева коров, пасут все вместе, каждый свою, а уж назавтра — по очереди.

В колхозе начался сев — сначала пахали по пригоркам, а теперь подсохло везде, и тракторы не прекращают монотонного урчания даже ночью; за деревней в темноте ползают их подслеповатые желтые фары, а рано утром по улице идут усталые, словно немного удивленные, не привыкшие к ночным сменам трактористы.