Владимир Бутромеев - Любить и верить

— Второе мое желание, — говорит, — пусть сала кусочек ж хлеба краюшку мне в котомку положат, на обратную дорогу.

Вмиг все выполнили. Закинул Нестерка потяжелевшую котомку за плечи, попрощался — и в путь-дорогу. В гостях хорошо, а дома ждут: столицу повидал, с царем побеседовал, есть что в деревне рассказать, пора и честь знать.

Долго так жил Нестерка — где он, там и дом. Но прошло время, надоело и ему дороги мерить, лапти трепать. Захотелось и своей хатки, и курочки-чурбатки. Как ни крути, а одним пальцем и узла не завяжешь, да и что это за жизнь, что ни сена, ни оброка, ни бабы возле бока.

Случились у него однажды деньги, вернулся он домой, в родную Нестеровку. Построил хату, купил лошаденку, нашел вдовицу-молодицу — пусть, мол, наши онучи будут в одной куче, нарожал детей и зажил с хлеба на квас, с кваса на хлеб, зато за своим столом. Одним словом, где родился, там и пригодился. С тех пор и стали говорить: «Жил-был Нестерка, имел деток шестерко».

Один год сытней, другой бедней — время знай себе плетется на крестьянской телеге, только колеса скрипят. Дети повырастали, переженились, внуки уже дедом зовут. Детей в самом деле было шестеро, и все в отца, непоседливые. То плоты вниз по Днепру сплавлять, то в заработки, а хозяйство на старике. Но Нестерка не жаловался: силы бог давал, и с сохою, и с косою — везде поспевал. Да и семь баб под рукою, только знай командуй.

Смотрят люди и дивятся: нет старости на человека; и работает за двоих, и на вечеринку заглянет, и девку ущипнуть не пропустит. И вот как-то случилось, приглянулась ему молодая соседка. Оно и своя старуха еще ничего была, но, известно, на свежий цвет и пчелка летит, на старый и черт не глядит. А мужик стареет — дуреет, седина в волос, а бес в ребро.

Правду сказать, и девчина в самом деле была хороша. Резвая, характера веселого, и огонек играет — мимо не пройдешь, сарафан — глаза не оторвешь. Да и почитай, соломенная вдова — муж по полгода на плотах.

Пришлось как-то Нестерке быть на ярмарке, увидал он у еврея-торгаша стеклянные бусы. Так и горят, всеми цветами переливаются, в деревне ни у кого таких нет. Вспомнил он соседку да и купил. А на другой день подмигнул ей пару раз, показал эти бусы и говорит: «Приходи вечером в стожок, что за огородами, твои будут».

А та уже давно заметила, что сосед неспроста возле нее топчется. А что делать, не знает. Оно бы и сходить неплохо, четвертый месяц мужа не видела, и бусы хороши. Но не ровен час соседка узнает — со свету сживет. А не пойти — сосед не отстанет. И хочется, и колется, и уздечка не пускает. Думала она, думала, да так и не отчаялась. А чтобы отвязаться, решила рассказать все.

Жена у Нестерки была самому под стать, черт лапти стоптал, пока вместе собрал. Даже по-бабьи характером еще и круче. Как услыхала от молодицы такое, хвать за косы:

— Ах ты вертихвостка, я тебе покажу, как в красных сарафанах бегать, пока мужа нет! Будут тебе бусы!

Та со слезами в ноги:

— Тетушка, я не виновата!

Ну, известно, повинную голову меч не сечет.

— Ладно, — говорит, — а этому старому петуху я задам!

Но та давай умолять, чтобы не говорила ничего, не выдавала ее, ей-то что от соседки терпеть, что от соседа — одна редька. А как и мужа проучить, и молодицу не выдать? Но если баба захочет, так и черт захочет. Подумала она и говорит:

— Мигнешь ему вечером, а сама, как через огороды будешь идти, зайдешь в баню и сарафан мне свой отдашь. А дальше уж не твое дело.

Так все и устроили. Нарядилась соседка под вечер, повертелась перед Нестеркой — и огородами к стожку. Подождал Нестерка, пока стемнеет, и следом. Подходит к стогу, видит, сарафан краснеет — кровь так и заиграла. И получилось, как в былые годы: летняя ночка, сено пахнет, звездочки блестят, луна за тучку прячется — только под утро и отпустил.

Ходит Нестерка на другой день по хате, что кот на масленицу, руки в боки, охорашивается, припевает:

На свою старуху посматривает. А та вдруг как пустится вокруг него вприскоки:

Глядь Нестерка — и правда у нее на шее подарок блестит, разными цветами переливается. Сообразил он тогда, в чем дело.

— И надо же, — говорит, — корчмаря обманул, пана одурачил, цыгана объегорил, бургомистра надул, у бога бывал, с царем беседовал, а здесь самого провели! И правду говорят, бабе и черт дорогу уступит.

С тех пор больше не покупал Нестерка молодым соседкам подарков и на красные сарафаны не заглядывался.

Много лет прошло с тех пор, как вернулся Нестерка в свою родную деревню. Жил он себе, жил, годам со счету сбился, внуки уже посивели, у правнуков дети родятся, а он знай посмеивается, ни одних крестин не пропускает. Но так уж заведено на этом свете: кому довелось родиться, тому и помереть наслюнено. Приснился как-то раз и Нестерке сон. Будто приходит старуха — кости бренчат, глаза ввалились, челюсть отвисла — и просит: «Отбей, милок, косу».

— Кабы вдовице-молодице, то, может, еще и отбил бы, — говорит Нестерка, — а тебе, старой хрычовке, одно слово — вон из хаты! — Хвать ее за шиворот, ногой под зад и в дверь. Проснулся и думает: «К чему б такой сон?» День думал, второй, грусть нашла, одногодков вспоминать стал, а потом видится ему мальчик лет семи — сам беленький, в свитке, глаза веселые.

— Кто ты такой? — спрашивает Нестерка.

А мальчик улыбается ему и молчит.

— Чей будешь, внучек?

А тот в ответ:

— Нестерка я, старого Нестера сын, что на Ивана Купалу родился.

Смотрит — и правда, вон и груши сладкие из поповского сада в руке. Понял старик: пришла его пора умирать. Ну что ж, жил не тужил, куда душа просилась, туда и ноги ходили, а сколько ни ходи, домой все равно всем надо, через тот лужок, где на горке рощица.

Созвал Нестерка родню, что расплодилась от него, собрал односельчан, так и так, говорит: «Кому должен, всем прощаю». Лег на лавку да и помер.

Заголосили бабы, засуетились мужики, кто батюшку звать побежал, кто за Кривым Якимом, что копал всем последнюю каморку, кто доски строгать. Самый старший из внуков, сам столетний старик, почесал в затылке: «Ну что ж, не хотел жить, пусть лежит. Наше дело стариковское, только помирай, а гроб всегда найдут».

Говорят: родиться — не твоя работа, помирать — не твои хлопоты. Так ли, иначе, за полдня собрали, что нужно, все как по обряду положено выполнили, отнесли на кладбище, стали вокруг ямы. Бабы свое дело знают, подвывают, мужики понурились — вот, живешь, живешь, а потом четыре доски, земли трошки, и всех делов. А батюшка все басом, басом читает, проделки Нестерки перечисляет, все его шутки он, как корчмарь долги, запомнил. Перебрал половину, махнул кадилом, а оно сорвалось, да дьякону прямо в лоб!