Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Митька раком, боком, не спеша достает мятую газету.

Инспектор ее в руки не берет. «А с тобой, — говорит, — Иван Кнехт, рабочий и крестьянский корреспондент, особый разговор будет. Думаешь, раз ты чужой подписью загородился, с тебя и спроса нет? Шалишь. Редактору выговор вкатили за дезинформацию, на председателя колхоза штраф наложили, все, кто на меляках ловили, лишены премии. А ты спеши в редакцию, тебе-то будет премия. Лично редактор отвалит».

«Митька, твоя работа? Ах ты в кнехт твою мать!»

«Ну чо! Чо? Ну, я писал. А где я материал брал? У них же, в инспекции! Об использовании нерестовых площадей, как о резервах выполнения плана и обязательств, а также…»

«Не лопочи. Трещишь, как мотор без глушителя. Будут тебе резервные возможности. Ладно, Павлыч! Снимай наган, садись обедать, не пропадать же царской икре…»

Сидим, закусываем. Митька рожу в сторону держит, корку жует. Павлыч бутылку достал, но не притронулся.

«Жри, селькор, такую икру не всякий царь едал!» — предложил Никодим.

А погоды тихие. Парит. Ветра ноль. «Ты бы, — говорю, — дядя Никодим, нас отбуксировал отсюда?» Он отвечает: «Вот акт составим — и пожалуйста…»

Вот так, старый друг, за все проистечение моей длительной жизни составили на меня акт. С тех пор ни-ни… Хватит чужим опытом жить. Так ведь, скажи на милость, и седого больше не ловил. Годов шесть назад у соседей белуга такая же в невод зашла. А с чего, скажи, рыба седеет? Митьки нет, он бы враз объяснил.

Колхоз в Станьевом крепкий. Народ в нем дружный, от работы не бегают и председатели не мелькают, как в иных хозяйствах. Случались, конечно, всякие истории в незабвенные времена, то рыбакам повелевали уток разводить, то кроликов, то арахис или кукурузу! Кстати, кукуруза здесь прижилась прочно, не то что под Архангельском. Теперь уж и камышей не увидишь таких густых, как «королева».

Было увлечение и гидропоникой. Аркадий на собрании по-своему рассудил: «Хватит вам гидропанику разводить! Это же дурь непролазная — на камнях огурцы сажать. Где земли не хватает, в горах, к примеру, там — гоже! А нам-то? Булыжников, что ли, на все займище натаскать?»

И был критикан строго одернут и обвинен в зубоскальстве.

Но переубедить Ракина трудно. Принялись ученые белого амура и толстолобика дальневосточного акклиматизировать. Быстро пошли эти рыбы в рост, в свою среду попали, освоились.

«Плохо ли? — сказал Аркадий, — рыба гожая, но в чем великий смысл? Каспийского сазана перевести, а дальневосточного разводить? Дурак я дураком, но мне и прежний хорош был».

Сын ему объясняет, что эти рыбы охотно пожирают траву под водой и помогают очистке водоемов от растительности. Эта рыба — мелиоратор.

А Аркадий на своем стоит:

«Мели, оратор! Да не при мне. Ты вон купил себе квакваланг и квакай, гоняйся за щуками со стрелой, а мне народ кормить надо».

Однако в отсталости суждений, косности или во враждебности к сияющим свершениям науки я моего друга упрекнуть не могу. Очень он резонно все оценивает…

— А где они зимуют? Век прожил и не думал. Как раньше сазан на зимовку на ямы уходил — знаю, как судак нерестует — знамо. Куда жерех на зиму скатывается или там когда белорыбица в реку идет — знаю. А тут рак. На что он мне?

Нора у рака есть. Доподлинно. В реке он ее у берега, под порогами, роет, на раскатах в кочках — кундраках обитает, под каршами, в корнях подводных устраивается. Это точно. А ежели на дне старое ведро лежит — совсем лафа. Не строиться, материал не искать, с шабашниками делов не иметь — живи. А насчет зимовки дело темное. Да и зимуют ли? Я с ними не зимовал.

Тогда так. Приезжает к нам один ученый молодец. Румяный, веселый, молодой. А скажу тебе, у нас этих ученых за последние годы перебывало — ужас. Один по кильке спец, другой — по селедке. Одна даже экономка приезжала. Ух, баба! Бой! Со своих козырей ходит. Она их всех на фарш смолола — и килечников и селедочников. Вы, говорит, до сих пор изучаете, зачем у селедки хвост растет, а ужинаете «завтраком туриста». Килечник-то помоложе, нет-нет да огрызнется, а селедочник старый как прах, в штанинах путается, только шипит: «Дя-дя-дямагогичка». А какая она демагогичка? У нее в глазах тоска по жениху светится.

Только они укатили, этот с раками пожаловал. Но мне он глянулся. Ученый-то ученый, а кулаки посшибленные, в зеленке. Работяга. Не только градусник в речку ставит, сам и раколовки мастерит. Гоже. Сетку сам и кроит, и ставит, и поднять умеет. В веслах ходить мастак и с парусом, и с мотором, и с шестом управляется хорошо — словом, про такого не скажешь, что белые ручки чужие труды любят.

И он у меня спрашивает:

«Как, по-вашему, Аркадьевич, это верное поверье, что рак падалью питается?»

Я враз не ответил. Смекал. Потом разъясняю:

«Вряд ли, Валерий Дмитриевич. Случается, вентерь подолгу стоит в воде. Поднимешь — в нем живая рыба нетронутая, тухлая тоже, а свежеснулую он всю до костей обгложет».

«Верное, — говорит, — ваше наблюдение».

Неделю мы с ним по ерикам, по ильменям и по взморью шастали. Многое он мне прояснил: сколько раз и зачем рак линяет и где обитать любит, различать научил широкопалых и длиннопалых раков, отверг начисто, что рак охотится за лягушками, крысами и отбросами.

Научил по своему методу раков метить и всякое другое доказал. Дошлый мужик. И подумал я: а рак — труженик великий, пахарь. Всю-то ночь он дно боронит, с травой борется и пожирает. Нет, рыбе он не враг — помощник. И подумай сам: угонится ли рак за живой, здоровой рыбой? Многое он про раков доказал, а я его выучил раков варить. Он, значит, раковед, а я — ракоед.

Полную рекомендацию по этому делу дал мне наш полковой химик. Он еще в годы нэпа в частном ресторане «Батавия» поваренком служил. Все яства изучил и поотведал. А в войну у химиков одна забота была — чтобы солдат противогаз из сумки не выкинул и харчей туда не наложил. Вот он на досуге, когда в обороне стояли, командирам и объяснял, к чему какой соус идет. Знающий был человек, с начпродом спорил.

А начпрод до войны скобяным товаром торговал, в соусах понятия не имел. Раз они заспорили, что для солдатской кухни полезнее — маргасулин или ружейное масло? Командир полка услышал, враз спор решил: одного заставил всему полку дезинфекцию закатить, другого на склад угнал. Ты, говорит, мастак из яичного порошка яйца делать.

Химик наш на Одере погиб, начпрод погиб много после войны. Его любовница от мужа в погребе спрятала. Да, видать, передержала. Застудился. Помер. Ладно, давно дело было…

И этот, значит, румяный раковед делает мне предложение: «Зачислю-ка я вас, Аркадий Аркадьевич, рабочим в экспедицию? Время теперь непутинное, а нам вы большую помощь оказать можете».