Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Море. Как бы ни уходило время, с каким-то мальчишеским восторгом я и теперь вспоминаю первое видение его. Позже мне приходилось бывать на Каспии часто, но вот тогда, в детстве…

Вцепившись руками в борт и побаиваясь шипящей угонной волны, которая бежит рядом, я силюсь понять, что же оно такое — море?

Мы плыли по реке, потом старшие стали ее называть банком, затем я услышал слово «раскаты» и наконец — «море»! Я так боялся прозевать начало моря и так и не понял, где же и когда оно началось. Всё летели над нами стаи бакланов, низко, у самой воды, стремительно просвистывали косячки шилохвостей и крякашей.

Все отвлекалось мое внимание то на птиц, то на всплески огромных рыбин, то на удаляющиеся заросли камыша, которые рыбаки называли непонятно и таинственно — черни. И столько было впечатлений и радостей в душе моей перед этим простором, что главное-то я и проглядел. А парнишка, стоявший рядом со мной у мачты большой, грубо, но мудро скроенной лодки-реюшки, сказал по-хозяйски спокойно:

— Батя, уже на сумежную воду выбежали, а все трава плывет?

И ему по-деловому, как равному, ответил отец:

— А ты примечай, Аркадий, что к чему? Ветра́ целую неделю отгонные дули. Вот траву-шелковник и нарвало волной. Теперь течение ее далеко в море унесет…

И не тогда, много позже я пойму простую мудрость этих слов: «сумежная вода», «черни», «раскаты», «шелковник». Грань, межа и скорый на догадку мужик породит это слово — «сумежная». Еще ее называют, за особый вкус, сладимой водой, хотя она просто солоноватая.

Там, где рыжая, мутная от илистой взвеси вода Волги смешивается с лазурной, пузырчато прозрачной водой моря, и есть начало его. Здесь и свал глубин.

Все мне, городскому пацану, в новинку, все я узнаю и постигну потом, а вот он, Аркадий, который стоит рядом в цветастой рубахе навыпуск, такой крепкий, уверенный, знает все эти слова с колыбели. Да и колыбели у него не было. Была зыбка, которую бабка-владычица качала ногой.

Давно началась наша долгая и не во всем равная дружба с Аркадием Ракиным. Он старше меня на пять лет. В детстве это большое преимущество: мне двенадцать, ему семнадцать.

И море, и раскаты — взморье, и камышовые крепи, и отмели, и глубокие бороздины — все это его, Аркадия, а я так навек и останусь его гостем. А я хотел, чтобы все это было и моим, но…

Ракины живут в селе Станьевом. Раньше на этом месте морская коса лежала и стоял на ней рыбацкий стан. Потом море ушло, отступило, и образовался остров, со всех сторон окруженный протоками.

Станьевое — красивое село, сразу не забудешь. Во всю ширь и удаль строилось. Дом к дому весело стоят. Крыши, калитки, рундучки или такой пустяк, как флюгерок над воротами, — все с любовью слажено. Один вырезал кружева по оконному наличнику — хорошо! Другой позже строился — на́ тебе! И у меня не хуже — узор похитрее.

Село видное. И семья у Ракиных большая, дружная, ловецкая изначально. По семье и дом. Большой, просторный, как и у каждого дома, мосток на сваях стоит, будто этот мосток с разбегу в реку забежал, да одумался: дальше-то глубоко.

Такой мосток не забава: с него воду питьевую берут, на нем же и рыбу чистят, и посуду моют, и белье полощут — все быстрая вода с собой унесет. К нему же и лодки привязаны.

Смолоду запомнится мне этот мосток, сад у дома, полуслепой дед Аркадия, который по улицам ходил на ощупь, прихрамывая, а на реке в лодке греб с отвалом и без боязни. Запомнятся и слова, сказанные отцом Аркадия: «У нас ни на глубь, ни на мель, ни в добры люди без лодки ходу нет».

От отца Аркадий унаследовал все — и манеру говора, и смешливый нрав, и даже отцовское присловье: «Спаси и помилуй».

Когда я начал записывать некоторые рассказы Ракина — не помню. Конечно, уже после войны. Помню, как-то поинтересовался: почему в их семье все, от деда до внука, Аркадии? На мой вопрос Ракин вскинул светлые пшеничные брови и ответил: «Тогда так. Давай — бери. Слушай мою притчу…»

— Спрашиваешь, почему все Ракины — Аркадии? А кто знает? Такого завещания нам на роду не было. Само собой привилось. Родился я — Аркадием назвали. У меня сын родился — Аркашкой растет. Дед рассказывал, будто все мы беглые, из-под Васильева на Суре. А кто от кого бежал — врать не стану. От добра к беде не бегают. Бежали, и все тут.

Прадед одним из первых наше село ставил. Здесь морская коса была — шалыга. Потом камыш, лес ветловый взялись расти. Косу проран прорезал — остров образовался. Вот так. Море от нас убегает, мы за морем. Я на старых картах видел — оно от города всего верстах в сорока было. Теперь — сто сорок. Так? Давай — бери. Отступаем, наступаем, планируем — спаси и помилуй. А рыба где? Рыба в море. Гоже! А много? Изучаем, исследуем…

Дед считал, что я Аркадий шестнадцатый. Отец — пятнадцатый, у него два брата — четырнадцатый и тринадцатый, тоже Аркадии. Стало быть, дед наш двенадцатый был. Это немало.

А ежели так рассудить? Цари тоже свое продолжение имели. Петр? Первый, второй, третий… Стоп! Дале дело не пошло. Считай Александров: раз-два — обчелся. Николаи? Первый, второй… То-то!

Возьми королей? Эти поболее тянули.

— Кто? Людовики, говоришь? И то верно. Пятнадцатый, шестнадцатый… Опять стоп! А я еще, гляди, до Аркадия восемнадцатого дотяну — то-то!

Я не на берегу, в море родился. Это редкость. Раньше бабы в море не ходили. Не бабья работа в море.

А мой год рождения какой? Я в огне и пламени рожденный. Понял? Гражданская война. Мужики на фронт, бабы — в море. Песня такая была: «Девушка-рыбачка чайкою летит, над волною плачет, на берег глядит…» Нужда женщинов в море позвала, не своя нужда — общая. И моя Настя в Отечественную тоже горя хлебнула, поплавала, поплакала… полетели чайки в море: туда — женами, обратно — вдовами.

Я еще грудняком был, когда отец с гражданской вернулся. Меня признал. А как не признать? Обличие наше общее, один к одному — Ракины, что по стати, что по роже.

Стали вспоминать, где именно я есть урожденный? Дед говорит — у Бакланьей косы, прадед свое дудит — у Заветной бороздины, отец помалкивает — не ему знать. Заспорили. Свара вышла. Своя, семейная. Отец за деда вступился, прадед всех таранит: «Сопляки! Слушай, чего я говорю!» До рукопашной дело доходит. Силы не равные. Прадед за вожжи. Дед с отцом от него сроду не убегут — куда им? Прадед проворнее.

Айда, поехали! Скачки по кругу… Прадед и отца, и сына, и святого духа вожжами поучает. Соседи сбежались — истинная срама…