Максим Горецкий - Виленские коммунары

— Ну что ж… Вполне возможно, что завтра к вечеру будем наступать на Вильно.

Только завтра вечером?.. Отец пришел в замешательство. Но из дальнейшей беседы он понял, что воюют не так быстро, как ему хотелось бы, а наступление поведут, как видно, даже не из Неменчина, а с другой стороны — из-за Вилейки, от Бездан. Зачем нужно так кружить, если там, на Вороньей, гибнут люди, отец никак не мог понять…

В Неменчине полк переночевал (в это время шла уже наша первая ночь на Юрьевском).

На следующий день, 3 января, отец повел полк до Бездан (приблизительно двадцать километров).

Пришли в Безданы лишь около полудня. Походным порядком, всем полком, пока дотянулись тылы… В Безданах сделали привал на обед.

От Бездан до Вильно еще километров двадцать.

Отец места себе не находил. А командир полка товарищ Мохначев вызывает его к себе и говорит:

— Пойдешь с красноармейцем в разведку?

Отец охотно согласился: ему не терпелось поскорее узнать, что происходит в Вильно.

Вышли они (отец мой и красноармеец) из Бездан сразу после привала. Отец — в «вольном», его спутник вырядился под пленного: желтую повязку нашили на рукав шинельки. Ни дать ни взять — возвращается человек из немецкого плена к себе в полесскую глушь.

Отойдя немного, зашли в деревню, чтобы нанять возницу. Проходят мимо одного двора, видят — во дворе мужик с запряженным конем. Подошли.

— Бог в помочь! — говорит отец.

— На веки, амэн! — отвечает крестьянин, но неохотно и с подозрением…

— Нам в Вильно нужно. Дал бы коня?

А мужик только приехал из лесу, дров привез и еще не успел поскидать их.

— Не могу, — говорит. — У меня, — говорит, — одного коня уже забрали большевики в лесу… (Брехал ли, правду говорил — кто его знает.)

— Большевики ту-у-ут? — переспросил отец, изображая на лице испуг.

— А как же!

— Напэвно веш? — вдруг перешел отец с белорусского языка на польский. И тихо добавил: — Я польский лазутчик. Выручай, брат.

Тот сразу же свалил остаток дров, оделся потеплее, наложил в сани соломы, чтобы польским лазутчикам было мягче сидеть, взял сена для лошади, посадил их и повез… Около деревни Поспешки в сумерки заметили вдали конницу. Шла гуськом, шагом, по опушке леса…

А на околице попался мужичишко, который вез в саночках дрова. Бедняк, должно быть, раз сам впрягся. Отец и спрашивает у него:

— Яке там вуйско?

— Ото ж нашы, — говорит, — польска кавалерыя!

Возница услышал — и тихонечко отцу:

— Может, к ним? — и показывает в ту сторону, куда направилась конница.

— Э, нет! — зашептал отец. — Что ты! У меня дела секретные…

Но, чтобы не влипнуть с ним, поспешил расплатиться, дал ему десять рублей и отпустил домой. Возница аккуратно завернул деньги в тряпицу, спрятал в карман, переложил в другой, несколько раз пощупал, надежно ли спрятаны, наконец повернул коня и пустил своей дорогой назад.

А отец с красноармейцем направились к деревне Гуры.

Гуры, потом Дворчаны, лесок, а там уже дачи, Антоколь.

Но темно, ночь, в городе военное положение. Поэтому посоветовались и решили заночевать в Гурах. От Вильно километра три — четыре, совсем рядом.

В деревне у отца нашлись старые знакомые — свояки Туркевича. Зашли к ним. Праздник, святки, по хатам гуляют. А что творится в Вильно, знают мало… Каких-то, говорят, большевиков поймали и постреляли… У отца сердце екнуло…

А как на Вороньей — сдалась ли, держится ли еще, — никто не говорит. Ох, темнота! Интересуются: далеко ли Красная Армия, правда ли, что она загоняет всех в коммуну? Отец пожал плечами: работает в лесу, на лесопилке, откуда ему все знать…

На другой день (4 января) около девяти или десяти часов утра они уже были на Антоколе. Видят: польские патрули стоят. Все больше — молодежь, учащиеся, паничи.

Зашли в чайную. Сели. Отец за один столик, красноармеец — за другой. Будто не знают друг друга.

Вскоре заглянул легионер с польской повязкой на рукаве: белое с малиновым.

— Коллего! А цо слыхать? — с подчеркнутой любезностью, вежливо спросил отец. И приглашает выпить чайку.

— Ох, ца́ла ноц на ва́рте…

— То можэ вудки?

Хозяйка подала.

У легионера развязался язык. Болтун оказался то ли сержантом, то ли плютановым, командовал своим отдельчиком.

— Ну, как наша оборона? — спрашивает отец. — Большевицы, пся крев, близко. Тжэба брониться. Хватит ли у нас сил?

Легионер успокоил его, что сил хватит, на подходе новые части. Отец, однако, высказал беспокойство: дескать, одними ружьями не оборонишься, есть ли орудия?

— О, юж цала батэр’я пшыехала и стой на Кальварыйскай улицэ: тшы тшэхцалювки и една шэстицалювка!

Спрашивать о Вороньей отец не решился. Пришел из деревни, откуда ему знать, что творится в городе… Но сердце, рассказывал, замирало: держатся ли, жив Матей или уже?

Распрощался с болтливым воякой и что было мочи поспешил домой. Отец — впереди, а сзади, в некотором отдалении, не отставая, красноармеец.

По пути отец купил в киоске газету. Развернул — и на первой же странице прочитал о Вороньей… Не все понял: о главном, видимо, писали раньше, теперь шли несущественные дополнения. Отец совсем упал духом.

«Опоздала Красная Армия… Должно быть, все там погибли».

Вот и наша квартира. На двери замок, никого нет. Отец — к дворнику:

— Где мои? Юзя, Антоний?..

Дворник печально покачал головой.

— Твои! Где же ты, брат, был, что ничего не знаешь? Антония, беднягу, без тебя вчера похоронили. Отнесли на Росу…

— Как похоронили?!

И дворник рассказал ему, что слышал от Юзи. Похоронила она отца и теперь бегает где-то плачет-надрывается…

— Где же все-таки ты был? — спрашивает. — И Матей твой где? Не попался ли, случаем, с теми, на Вороньей?

— А что с теми, на Вороньей? — спрашивает отец, а у самого, говорил, — и сердце обомлело, и ноги подкосились: жаль ему стало и меня и всех нас…

— Да несколько человек, которые главные, сами от отчаяния пострелялись, а остальных побрали живыми, держат под замком на Юрьевском, — отвечает дворник. — Судить их будут. Наверняка приговорят к расстрелу…

Тут прибегает Юзя. Вся в слезах… Взглянула на отца, как беспамятная… Открыла квартиру. Отец вышел на улицу и подал знак красноармейцу — хватит, мол, прогуливаться у ворот, можно заходить.

Юзя рассказала обо всем лучше дворника. И очень напугала отца: всех, взятых живыми, видимо, поведут на расстрел, так говорят все в городе…

Отец не рассиживался. Хотел сразу же бежать назад, к Красной Армии. Но красноармеец остановил его. сказав, что нужно походить по городу, побольше разведать.

И как побежал отец, так пробегал весь день, чтобы хоть чем-нибудь да помочь делу. Нигде помощи не нашел. А в комитете своем даже поругался.