Матвей Осодоев - Зов

А если б оглянулась — увидела, что из своей хибары торопливо вышел шаман Дардай, помог Яабагшану подняться и долго очищал с его мокрого плаща ошметья грязи и навоза… Яабагшан оттолкнул его, заковылял к кошевке. Старик, забегая вперед, заглядывая председателю в глаза, что-то говорил, говорил; и после они оба, остановившись возле коня, закурили, Яабагшан покровительственно похлопал шамана по плечу.

«Ну и денек задался, — горевала Сэсэг. — Как бы хуже не было…»

Покормила телят, выгнала их в загородку, на солнышко; таскала воду в долбленые корыта, мыла, оттирала бидоны — а думалось об одном и том же… Как плохо женщине, когда она остается одна, муж далеко, неизвестно, вернется ли… Она ждет, надеется, она верит, что им с Сэрэном вечно суждено быть вместе. Пока живо горячее дыхание в одном из них — живы будут оба. Шаман сказал ей — молись, и она готова молиться день и ночь, лишь бы небо уберегло ее Сэрэна от беды. Сам-то Сэрэн за себя не помолится… она должна за двоих!

Яабагшан мстит. Не терпел он Сэрэна, боялся его прямых слов, непримиримого характера. И давно узелок их вражды завязался… Имел Яабагшан виды на нее — да перешел дорогу появившийся невесть откуда Сэрэн. Многих это тогда возмутило: чужой, а лучшая девушка ему достается! Сколько сваталось-то за нее…

Слабая улыбка набегает на губы Сэсэг — видится ей за дымкой времени не так уж и давнее, оживает в сердце далекая мелодия незабытых песен, ярко рисуется в воображении один из ёхоров [12] Ёхор — праздничный хоровод с песнями. , что проходил на зеленом берегу реки Улей. Она была тогда тонкой, как тростинка, легкой, как гусиное перышко, упавшее с белого облака, и в глазах у нее светилось ожидание близкого счастья. Забыть ли?!

В ту пору по всей Боханской долине в каждом селении после окончания сева и перед сенокосом устраивались не просто ёхоры: то бывали зоохэй наадан — вечерние ёхоры с обязательным приготовлением на кострах саламата [13] Саламат — национальное блюдо, каша из ржаной или пшеничной муки, сваренная особым способом в сметане или сливках. . Пока молодежь водила хороводы, знатоки варили это чудесное кушанье в маленьких котлах. Желающим подавалось в пиалах топленое масло. Тот, кто выпивал масла больше других, считался героем ёхор-наадана.

На том ёхоре Сэрэн, который с бригадой горожан приехал помочь колхозу в сеноуборке, проявил свое умение — не оказалось ему равных в питье масла, и пел он — любо было послушать, а девушки в хороводе норовили встать рядом с ним… Но Сэсэг подметила, что красивый парень с конезавода украдкой ловит ее взгляды, сам старается быть поближе к ней, и когда их пальцы неожиданно — в танце — сцепились вместе, они пугливо-радостным пожатием сказали друг другу все… Яабагшан в этот вечер всячески задирал Сэрэна, но тот не обращал внимания: гудит возле уха назойливый комар — пусть себе!

А потом — уже луна взошла — случилось главное… Яабагшан выбрал момент, когда Сэсэг была одна — стояла со своими думами на берегу реки, веселье ёхора кружилось и звенело за ее спиной, — коршуном налетел из-за кустов, зажал ей рот рукой, повалил на траву. Сэсэг впилась зубами в его ладонь, закричала… И навсегда осталось в памяти, как прибежавший на ее призывный крик о помощи Сэрэн поднял Яабагшана на вытянутых руках, покрутил его в воздухе и на глазах ошеломленной толпы швырнул в воды Улея, сказав при этом: «Охладись!»

Стоял Сэрэн как изваяние, напрягшись сильным телом, и никто из дружков Яабагшана не посмел броситься на него… А Сэрэн, выждав, подал руку ей, Сэсэг, повел к кострам.

Вот как было… И Сэрэн навсегда остался в Шаазгайте; в колхозе только радовались, что отныне у них молодой, сильный и отлично разбирающийся в лошадях табунщик. Радовались все, кроме, конечно, кое-кого…

А затем — год за годом… Сейчас кажется: всего один счастливо пролетевший год… Ардан родился, и Сэрэн безмерно радовался: сын растет! Степь под высоким небом стала их вторым домом. Хорошими были заработки. Жить бы да жить так!

Яабагшан же, всласть погуляв, перепортив многих девушек, женился наконец, да на самой ленивой и вздорной — на Хорло… Вдруг появилась у Яабагшана страсть к выступлениям: не было собрания, на котором он не выступил бы! Завел гимнастерку под ремень, кожаную фуражку, и, когда новый председатель назначил его бригадиром, ни у кого уже сомнений не было, что так и нужно. Яабагшан же первым делом взыскал с Сэрэна за пегую кобылицу, что нечаянно угодила ногой в нору суслика. Сэрэн смолчал.

Растревожилось сердце Сэсэг воспоминаниями! И так на нем тяжкий груз лежал, а теперь и вовсе не успокоиться: минувшее близко — да не достать, не вернуть; будущее же пугает своей неизвестностью. Святой Дардай недаром намекает, что какие-то непонятные тайны витают над их домом, чудятся шаману грозные предначертания, посылаемые с неба, — он лишь пока не понял, как можно их отпугнуть или освободиться от них, принеся что-либо в жертву… На днях шаман попросил, чтобы она рассказала ему свои сновидения: через сны, возможно, получат они разгадку, даже указание, как поступить…

Занятая делом и своими невеселыми мыслями, Сэсэг вздрогнула, услышав за собой чей-то голос. Распрямилась, взглянула: это же Дарима Бадуевна, учительница!

— Здравствуйте, Сэсэг, — сказала Дарима Бадуевна. — Из Улея подвода к вам шла — вот я и приехала вас навестить… Ардан с табуном? Книги ему привезла.

— Спасибо, что не забываете…

— А вы, Сэсэг, чем-то опечалены…

Вымытые бидоны сияли белизной, отражая солнечные лучи. Глядя на них, еще больше замечалось, какой серый, обезжизненный снег вокруг — конец ему приходит.

— Давайте присядем, Сэсэг. Расскажу вам, какие новости с фронта, что в Улее у нас. Вы ж тут, в своей Шаазгайте, как на острове!

Голос у Даримы Бадуевны мягкий, ласковый, сама она участливая. Сэсэг немного стесняется ее — все ж ученый человек, и хоть родом здешняя, но как-никак заведует школой, большая ответственность на ней, жила в городах, до сих пор ходит в городском пальто, и Ардан говорил, что Дарима Бадуевна — самый умный и образованный человек на весь аймак, даже книги на иностранных языках читает…

А Дарима Бадуевна рассказывала: на фронте дела обнадеживающие, враг повсеместно терпит поражение. Новость сообщила: в Улей пришло письмо с фотографией от Баяндая, того самого, что до войны овец пас. Два года не писал домой, жена похоронку получила — и вдруг письмо! Бравый на карточке, с медалями, на лбу косой шрам — от ранения, наверное.

Сэсэг как услышала это, будто ключевой водой умылась. Еще бы: два года человек молчал — и жив-здоров, воюет! Значит, не мог о себе писать… А ее Сэрэн три месяца не дает знать, как он там… но это же не два раза по двенадцать месяцев! Да она подождет и двенадцать, лишь бы знать, уверенной быть: жив ее Сэрэн, вернется!