Владимир Жуков - Бронзовый ангел

— Счастливый ты…

Алексей медленно разжал пальцы. Он понял, что имел в виду Степан. Мысли наплывали почти осязаемые, их нельзя было остановить: «Вот мы стоим друг против друга, два сына, два человека, которым скоро, а может быть и теперь, уже пора становиться отцами. Когда человеку пора становиться отцом? Наверное, когда он чувствует, что создал фундамент, на который может стать его сын. Мой-то отец оставил мне фундамент. А Бурмакин-отец? Если бы он верил, что строй, который несли с собой гитлеровцы, лучший, он бы ушел с ними и погиб в бою. Но нет, как в базарный день, искал, что выгоднее, ходил от одного воза к другому. И доходился. Наверное, виделись ему новая изба-пятистенка, хлев, полный скотины, и работники на его, собственном, поле. Он скопил, сын умножит. А захочет ли сын такое умножать — не подумал. Вот что сказал: ты счастливый».

Алексей стоял, глядя вперед и не видя ничего кругом. И Степан молчал, с тревогой и надеждой взирая на Алексея, одетого в серое дорогое пальто, обутого в прочные и тоже немало стоящие ботинки на толстой, мягкой подошве. Косые лучи солнца освещали их, разных, будто бы даже внешне призванных обозначать контрастные стороны жизни, и все же накрепко связанных — тем, что встретились и знали теперь, что эта странная встреча не пройдет для них без следа.

— Нет, вы посмотрите, товарищ полковник! — крикнул Кекеш. Он появился первым из-за сарая, предваряя голоса, звук шагов. — Их ищут, а они притаились! В казаки-разбойники играют. Концерт!

Кекеш подошел к Бурмакину:

— Что стоишь? Долго упираться будешь? Все равно на чистую воду выведу!

— Иди ты, — лениво отмахнулся Степан. — Никому ничего не скажу. Только ему. — Он показал на Алексея.

— Вот и хорошо. Мы согласны. — Зуев быстро оттер Кекеша в сторону. — Пошли, Алеша, и ты, Степан.

Они вернулись к машине и разместились на сиденьях. Зуев, как обычно, рядом с шофером; военкоматчики, Алексей и Бурмакин — сзади. Кекеш тоже полез в газик, но вспомнил про свой велосипед, махнул рукой и сказал, что доберется самостоятельно.

— В Крутицы, что ль, повезешь? — спросил он Бурмакина.

Тот хмуро кивнул в ответ.

…Через три дня в райцентре состоялись похороны.

Тетя Маруся стояла рядом с Алексеем, и он сжимал ее руку. Он чувствовал, что рука совсем ослабла и мелко дрожит. Ему почему-то больше всего хотелось унять эту дрожь, он думал все время об этом, и переносицу щемило меньше, он не боялся, что тоже заплачет, как тетя Маруся.

Зуев был рядом, осунувшийся за эти дни, с темными наплывами под глазами; сейчас хорошо стало видно: ему далеко уже за пятьдесят. А дальше стояли знакомые военкоматчики и еще много народу — местные жители, солдаты в намокших от дождя шинелях. Дождь лил не переставая с ночи, и утро было хмурое, притемненное. Тучи неслись под ветром низко, как самолеты на бреющем полете, и, казалось, торопились по очереди заглянуть в свежую могилу, окруженную валами песка.

Могилу вырыли на углу городского сквера, напротив Доски почета. Алексей раньше не знал, что здесь, в сквере, есть памятник — каменный солдат в плащ-палатке, с автоматом, склонивший голову на грудь. Под ним простиралась низкая мраморная плита. На черном, с редкими блестками лабрадоре золотом были выведены имена офицеров и солдат, погибших в войну при освобождении здешних краев. Зуев и военком пошли к секретарю райкома, звонили в область и, кажется, даже в Москву, и вот решено было похоронить останки полковника Реброва не на кладбище, а тут, рядом с памятником.

Зуев попросил Алексея позвонить домой, спросить, что думают об этом родные. Алексей ходил на почту, разговаривал. От тети Маруси он толком ничего не добился. Она соглашалась со всем, что он говорил, и без конца повторяла, что выезжает вечерним поездом. А про Николая сказала, что его нет. Алексея уже давно беспокоило, почему брат не отвечает на телеграммы. На станции, когда тетя Маруся сошла с поезда, он тотчас спросил, и она заплакала, ответила, что Николай в больнице. По ее рассказам выходило, что он спасал что-то от пожара и совершил подвиг. Ей так сказал по телефону полковник из академии: подвиг.

Сообщение было тревожным и в то же время почему-то радостным. Конечно, без Николая плохо сейчас, но он все-таки молодец. Алексей всегда знал, что брат — молодец. Алексей вспомнил ночной разговор в гостинице и сказал Зуеву: «А вы говорили!» Зуев пожал плечами — мол, ошибся. Только глаза у него были строгие, будто думал иначе, чем говорил.

На небольшое возвышение, сколоченное из толстых свежих досок, поднялся военком. Несмотря на дождь, он был без шинели и плаща, в парадной форме. Множество орденов и медалей тянулось вдоль лацкана кителя. Военком поднял руку, и ордена зазвенели. Алексей подумал: народу много, а как тихо.

— Товарищи, — сказал военком. — Мне не раз приходилось хоронить боевых друзей. Война есть война. — Он откашлялся, и голос его зазвучал резче: — Но особенно горько стоять у могилы сейчас, в мирное время. Ясней понимаешь, как много могли бы сделать те замечательные люди, которым в молодые годы пришлось пасть в бою.

Алексей почувствовал, что рука тети Маруси перестала дрожать. Он насторожился, взглянул на нее. Сжав губы в тонкую, бескровную нитку, тетя Маруся пристально смотрела на военкома.

— …Я лично не знал полковника Реброва, и многие из собравшихся не знали. Но все мы, не задумываясь, пошли бы с ним в бой. Потому что он был настоящим человеком. Но он и теперь с нами. Он пал за Родину, а такие люди — бессмертны.

Алексей поднял голову. Ему показалось, что он уже слышал эти слова — два дня назад, когда стоял на просторной поляне, среди еще робко зеленеющих кустов лещины. Туда привел газик Степан Бурмакин. Определенно он ничего не указал. Только водил долго Алексея по опушке — он, как и обещал, говорил только с ним, мычал что-то под нос, соображая, и наконец изрек: «Должно быть, здесь».

Ему было трудно, Степану. Дорога, по которой он ходил мальчишкой, ушла далеко в сторону. Там, где тянулся орешник, стлалось теперь суглинистыми бороздами недавно вспаханное поле. Оно подходило к самому лесу, и на краю его, как дозорные, стояли высокие, шумные на ветру березы. На них удивленно оглядывалась костлявая мачта высоковольтной электропередачи, тяжелые провода тянулись через поле вдаль, их подхватывали, уменьшаясь в размерах, все новые мачты, а самая маленькая терялась в дымке у дальнего леса.

Под деревьями, рядом с местом, которое указал Бурмакин, один из военкоматчиков сразу нашел гильзу. Всем хотелось думать, что она самолетная, от пулемета. Но кто мог утверждать, что это так? Однако находка подбодрила. Зуев решил не терять времени. Газик помчался в Крутицы, оставил там всех в новеньком, пахнущем стружками и тесом сельсовете и понесся в райцентр: по предложению Кекеша Зуев решил привезти на место розыска саперов.