Владимир Жуков - Бронзовый ангел

— Еще добро осталось? — спросил Веркин. — Примеряетесь, как бы на свой прибор приспособить? Дам, теперь, что хочешь дам. Вот по акту спишем, и разбирайте, стройте хоть вычислительную машину. Только это барахло не трогайте. Искрят они, переключатели. Кто их только придумал!

— И этот искрил?

Веркин ответил не сразу. Глаза его, маленькие, острые, забегали. Чуть заметная краска прилила к лицу.

— Да нет… Этот нет. Хотите посмотреть, откуда все пошло? — Он показал на отверстие в стене, под потолком. — От щита все началось, из приборного отсека, И по проводу сюда перекинулось. Ну пошли, хватит тут вожжаться. У меня рабочий день кончается! — Он выхватил из рук Алексея панельку с трансформатором, на ходу обронил: — А эту холеру бросьте. Нечего ее в лабораторию тащить. Там таких сколько угодно.

Алексей в раздумье оглядывал опустевшие полки. От слов Веркина осталась неловкость. Показалось, он недоговаривает, вернее, заговаривает. А может, ерунда? Что тут скрывать, когда все, как в книге, написано черной копотью на сером бетоне? Загорелось под щитом. Пламя понеслось по проводам, перекинулось на стену, где висели изогнутые трубки измерителей, прискакало через пролом в стене — тоже по проводам — и в эту комнатку, где Николай расставил на полках части своего прибора. Хорошо, что удалось быстро погасить пожар и труд его не погиб.

Алексей вздохнул и подумал, что надо бы взять что-нибудь отсюда на память и отдать Николаю, когда все кончится. Переключатель, пожалуй, великоват для сувенира. Алексей пошарил взглядом по комнатке. Вон еще что-то лежит. Нагнулся, поднял. Оплывший от жара кусок какого-то корпуса. Хотя нет, не какого-то — осколок от переключателя точно такого же, который он только что держал в руках. Наверное, их здесь было несколько. Вот и отлично. Исторический кусочек. Будет, как в музее.

— Эй! — донесся крик Горина. — Стихи там сочиняешь? Уедем одни.

Алексей положил обгоревшую пластмассу в карман, захлопнул дверь и побежал к машине.

У тети Маруси нет своих детей, и племянники ей как родные. Дома ли, нет — все думы о них. Знает: племяши самостоятельные, в отца, не очень-то выспросишь, что у каждого на душе. Вот она и приглядывается. Из мельком брошенного слова, из долетающих на кухню фраз, из того, как хмурится Николай и улыбается Алексей, складывает тетя Маруся картину жизни своих воспитанников. Расскажи она им о своих наблюдениях, они бы, верно, ахнули.

Тихо в квартире. Комнаты прибраны, в магазин схожено, обед сготовлен. Сиди и думай.

И она думает. Об Алексее. Что взрослым стал, пора бы ему жениться. А жену взять пригожую, ласковую, как он сам. И чтобы по-серьезному у них шло, чтобы жили в мире и согласии. Не то выйдет, как у Николая. Перезрел, пропустил момент, теперь хоть царевна ему попадись — думать будет. Вон до больницы звонила какая-то, каждый день шли переговоры, а он все печалился. Сначала вроде бы обрадуется, и голос сразу звонкий, а трубку положит и опять сникнет, будто ничего и не было.

А Алешка молод, не испорчен бездомной жизнью. Как Женя у него появилась — светится весь. Карточку принес и все поглядывает тайком, будто не может разглядеть. Пусть. Если любят, так и до конца дней своих друг друга не разглядят. В том и любовь — рядом быть и не наскучить. А девушка — по карточке заметно — серьезная, баловства не допустит.

Тетя Маруся знает, что карточка лежит у Алексея в столе, в правом ящике, под книжкой. Она только раз взглянула на нее, а больше не позволяет себе. Раз Алеша не показывает, ей и не надо. Пусть сам чаще смотрит. А потом пусть приведет невесту в дом, и они познакомятся, обговорят все по-женски.

Тетя Маруся чуть прикрывает веки, и ей видится, что Алексей уже женатый, дети пошли. Горластые, здоровые. Она купает их, возит в колясках по скверику, водит за руку. Седая, старенькая, но ей так хорошо с ними, так хорошо…

Она слышит телефонный звонок и поднимается с дивана, шаркая туфлями, идет из комнаты. Голос в трубке молодой и от этого словно мягкий. Она сразу догадывается, с кем говорит.

— Это Женя? Здравствуйте, Женечка! Это тетя Алешина. Мы с вами не знакомы, но я вас знаю. И вы меня знаете? Очень приятно. Алеша наказал передать, что сегодня занят и чтобы вы ему обязательно завтра дозвонились. Обязательно!

Оно осторожно вешает трубку, словно боится, что от резкого движения девушка обидится.

Тихо в квартире. Только часы тикают быстро, как будто задержались и теперь нагоняют время. Тетя Маруся ложится на диван и закрывает глаза. Ей снова чудится, что она купает детей. Они розовые, пухлые, и брызги из корыта летят, пронизанные солнцем, словно бусины. И почему-то рядом Николай. Серьезный, задумчивый. Ей жалко его, так жалко, что хочется плакать. А Николай успокаивает ее, говорит, что и у него все наладится и уже наладилось, просто она еще ничего не знает. Он говорит настойчиво, а ей кажется, убеждает не ее — себя, и она согласно кивает, хоть и не верит ему. А как верить, если не в судьбу ему та, разговорчивая. Разве дело, когда человек вспыхнет да остынет, встрепенется, и снова будто бы без надежды. Это, как огонь на ветру: погорит-погорит да и затухнет вовсе.

«Был бы у моих ребят мир в душе, — думает тетя Маруся, — и ничего мне больше не нужно. Мир да покой…»

Тихо в квартире. Тетя Маруся спит.

Алексей Ребров торопливо прошагал проходную госпиталя. От самой академии спешил, будто опаздывал. Если бы спросили сейчас, как ехал, что повстречалось в дороге, вряд ли бы ответил. Только и хотелось: поскорей поговорить с братом. Решить проклятую задачу, которая возникла с того момента, как он положил в карман невинный кусочек пластмассы. Невинный? Это казалось лишь поначалу: сувенир, память о пожаре.

На другой день после поездки на стенд, как только кончились лекции, они с Гориным пришли в лабораторию. Надо было заканчивать работу, иначе экзамены, до которых оставалось не так уж много времени, грозили оттянуть ее на лето, а может, и на осень. А Алексея донимало обещание, данное брату, и еще — нелепая, некрасивая размолвка с Вороновым. Только готовый прибор, такой, что можно показать на совете слушательского научного общества, мог бы выправить положение. Надо было доделывать его во что бы то ни стало.

День был пасмурный. Сквозь открытые окна долетал приглушенный уличный гул, теплый воздух чуть колыхал полотняные занавески. Горин снял китель, стал вытаскивать из шкафа нужные инструменты.

С тех пор как разобрали установку на стенде, на всех полках, в ящиках верстаков лежали датчики, манометры, усилители. Их начали сортировать, отделяя поврежденные огнем от уцелевших. Вот из этого множества и выплыл на свет божий послуживший службу переключатель.