Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Приказ, связанный с происшествием на стенде, Дроздовский встретил спокойно. Даже то, что ему самому ставилось в приказе на вид, не очень задело. Он упрямо промолчал и в кабинете начальника академии, когда тот напомнил ему, кого готовит академия и чем положено заниматься кафедре. Сказал только, что против слишком сурового, по его мнению, взыскания для Воронова. Но Полухин оказался красноречивее, послушали его. За это сейчас и сердился на себя Дроздовский: Воронова нужно было отстоять, тогда он, может, скорее бы вернулся в строй. А теперь оставалось судить да рядить, что делать дальше со стендом: наверстывать упущенное время или разбирать установку, чтобы вести в бетонном домике лабораторные работы со слушателями.

«А сколько же ушло времени? — спросил он себя. — Почти месяц. Ого! То-то приходится удивляться, что за окном уже не снег, а зеленая травка».

Дроздовский прошелся по кабинету, тяжело опустился в кресло. То, что надо было осмыслить, даже ему, невозмутимому и много повидавшему в жизни, казалось исключительным и выходившим за привычные пределы логики человеческих поступков.

Начать хотя бы с бумаги, лежащей на столе. Она была образцом аккуратности и точности мышления. Чтобы написать так, надо было пожить по меньшей мере месяц где-нибудь на тихой подмосковной даче, вдали от телефонов, телевизоров, лекций, заседаний, подальше от людей. Нужны были сосредоточенность и почти олимпийское спокойствие. А бумагу эту принес час назад сам Воронов. Тот, кто, по расчетам Дроздовского, должен был в лучшем случае попросить годичной отсрочки диссертации. И он же пишет в рапорте, что считает необходимым несколько изменить утвержденный план. Ему, видите ли, пришла в голову счастливая мысль: параллельно с работой на установке разработать математическую модель процесса и оба исследования вести одновременно. Правда, потребуется некоторое время на расчеты и обоснование их, но прилагаемые к рапорту соображения говорят, что они могут быть весьма результативными: данные опытов станут дублироваться и, следовательно, окажутся более точными. Кроме того, будет получен метод, который позволит в будущем, не прибегая к стендовым испытаниям, исследовать процессы математически, с применением электронных вычислительных машин.

Дроздовский долго смотрел на строчки рапорта. Когда он был студентом, да и после, когда стал преподавателем, к математике относились как к вещи нужной, но не так уж необходимой для тех, кто хочет чего-то добиться в технике. Слушателям говорили, что хороший инженер — это тот, кто имеет диплом инженера и еще знает математику. Однако не замечалось, чтобы кто-нибудь, получив диплом, чаще, чем раз в год, заглядывал в книгу с интегральными премудростями. А вот с середины пятидесятых годов началось настоящее математическое поветрие.

Как-то на кафедре появилась переводная книжка «Исследование операций». И прямо буря разразилась. Особенно шумели молодые — Катаян, Лысов; они пришли в восторг от того, что, оказывается, можно быть профессором химии или физики, как авторы книги, и, сидя чуть ли не дома у камина, давать рекомендации — и еще какие точные! — по самым разным вопросам. Например, как уберечь караваны судов, шедшие из Америки в Европу, от немецких подводных лодок: откуда лучше бросать бомбы — с самолетов или кораблей — и на какое замедление ставить взрыватели, чтобы вернее угрохать лодку… Пионерову не понравилось название книги, он доказывал, что новый термин путает. Все привыкли: «операция» — это совокупность сражений, а в книге этим словом называют все: уборку снега на городских улицах, столкновение воюющих сторон, рассылку товаров по почте.

Шумели не только на их кафедре. Старики опровергали: ну хорошо, убывание личного состава в бою можно выразить формулой, а как оценивать моральный фактор? Как его цифрами выразить? Кое-кому даже приписывали «идеализм». Но время прошло, и все успокоились. Полистали книги и эту, переводную, в зеленой обложке, прочли повнимательнее, и оказалось, что многое давно уже известно. Хотя бы теория вероятностей, которой так усиленно оперировали заграничные «исследователи операций». И все дело не в частностях, не в том, что на прилавках появилась одиозная книжка, а в витавшем в те годы в воздухе новом принципе развития науки. Он повелевал: пора в изучении процессов, которые раньше оценивались чисто внешне, качественно, переходить к количеству, к точной и объективной цифири. Благо рядом разрасталось не по дням, а по часам царство ЭВМ, электронных расчетчиков.

Стало известно многое: и великолепные новейшие приемы вероятностного анализа событий, и чудеса математической статистики, и захватывающие перспективы смешной и курьезной на первый взгляд теории игр: шахматы или кровопролитный бой — в принципе все равно. Пионеров приутих. Его и прочих недругов математики присмирили сообщения в журналах, что и моральный фактор когда-нибудь можно будет так или иначе учесть.

Академический народ стал больше интересоваться новейшей математикой, в лекциях появились термины: «математическое ожидание», «стохастический ряд». Но Дроздовский замечал, что все это шло как-то мимо дел на его кафедре. «Может, время еще не настало?» — думал он.

И вот рапорт. Первый лист — слова, дальше — значки, цифры. Математика. Та самая, которой жаждут электронные машины. Правда, здесь не о моральном факторе, но не менее интересно. Дроздовский думал об этом, будто споря с кем-то, а вернее, объясняя, убеждая, — привычно, как на лекции: «Что бы вы, например, сказали, если бы врач, вместо того чтобы мерить кровяное давление и по нему судить о вашем здравии, сделал бы модель вашего сердца и возился с ней? Занятым людям это бы определенно понравилось: «Чудесно, пусть только позвонит по телефону, когда надо принимать резерпин». Но в общем-то искусственное сердце сейчас построить несложно. Не такое, конечно, что можно вставить на место усталого человеческого, а другое — на котором можно изучать работу клапанов и всю эту болезненную чертовщину, когда нечем дышать и врачи велят лежать и не двигаться. А вот что бы вы сказали, если бы врач и такого сердца не строил? Просто сидел бы в своем кабинете и писал формулы. Нашел бы математическую зависимость между количеством выкуренных вами сигарет и давлением. А потом, где-нибудь на вечеринке, подошел бы и бухнул: «Вы сейчас закурили шестую сигарету, интервалы в десять минут. Через три минуты давление у вас поднимется до ста восьмидесяти. Не верите?» И протянул бы листочки, которые исписал утром у себя за столом…»

Дроздовский порывисто встал и снова подошел к окну. Хотелось переменить положение, чтобы мысли не ширились, не уходили в сторону. Пришедшая в голову аналогия с моделью сердца понравилась. Она очень близка к тому, что хотел сделать в своей диссертации Воронов. У него уже было построено особое искусственное сердце — осциллографы, измерители и прочая аппаратура, с помощью которой он вытаскивал на свет божий и изучал «сердцебиение» ракетного двигателя. А теперь он хотел в какой-то мере и это отложить в сторону. Вместо натурной модели построить математическую. Сделать так, чтобы живое пламя билось не в узком отверстии сопла, а между бесстрастными значками интегралов, чтобы стендовый грохот заменила косая строчка логарифмических степеней — как та, синяя, в рапорте, а дрожание стрелок и кривые на экранах — две школьные черточки «равняется» и цифра-результат.