Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Машина наконец завелась, и Зайцев на скорости вылетел из автопарка, круто повернул направо, понесся к аэродрому. Все всматривался вперед: где головные машины? Их не было: видно, все-таки он долго провозился. Но топливозаправщик уже катил по бетонке, и Зайцев радовался, что еще не видно техников, — значит, успеет.

Впереди, возле капониров, маячила фигура часового. Обычно часовых предупреждали, что пройдут заправщики, и они миролюбиво освобождали дорогу — езжай себе дальше, на склад. Но на этот раз что-то переменилось. Невысокий, в шинели, часовой, смутно видневшийся в тумане, торчал посреди бетонки. Вправо свернуть, решал Зайцев, на грунт сползешь, да еще забуксуешь на рыхлом дерне. Влево — не проехать, мало расстояние до капонира. Да, вот еще что странно — часовой медленно пошел навстречу и автомат поднял, будто хотел им загородить бетонку.

Зайцев тормознул и высунулся в боковое окно.

— Фу, ты, — вздохнул облегченно. — А я думаю, кто это тут? Здорово, Климов! Ну и задержался я. Боялся, не успею. Посторонись-ка!

Часовой Климов, земляк Климов ответил странно:

— Стой! Назад!

— Так ведь предупреждали твоего карнача про машины. Как всегда.

— Он сказал, что пройдут две. Они прошли.

Зайцев закусил губу: «Вон оно что! Наверное, из новых начальник караула-то. Увидал две машины и решил, что больше не будет. Но этот-то не знает меня, что ли?»

— Ну, ладно, — сказал Зайцев. — Не дури. Карнач ошибся. — Он прислушался к шуму моторов там, возле стартового КП, и понял, что еще минуту побеседуют они тут — и ему крышка, обратно со склада не проскочить. Зайцев дал обороты мотору.

Климов мотнул головой и кинулся в сторону. Зайцев вначале не понял зачем. Потом сообразил — к столбу, где кнопка звонка в караульное помещение. Зайцев перевел скорость и тронул заправщик с места. Бетонка медленно, нерешительно поползла под машину.

Климов шатнулся, перевел автомат к плечу:

— Стой, стрелять буду!

Машина Зайцева пошла быстрей.

— Стой! — почти как мольба донеслось оттуда, где стоял часовой, и с раскатистым эхом четыре выстрела очередью прорезали тишину.

Топливозаправщик дернулся в сторону, сполз с бетонки и остановился. Потом стал быстро оседать на левый передний скат. Воздух со свистом выходил из камеры.

В стороне послышался тяжелый топот — бежали из караульного помещения. Начальник караула — полноватый, розовощекий лейтенант — еле перевел дух:

— Что случилось? Почему стреляли?

— Товарищ лейтенант, водитель не выполнил моего требования остановиться. Я и выстрелил.

Металлический стук дверцы припечатал слова Климова. Это Зайцев вылез из машины и, не глядя на лейтенанта, на солдат из караула, присел на корточки возле переднего колеса. Машина уже осела на обод, подминая еще упругую, новую, месяц назад поставленную покрышку.

До Зайцева донеслись слова, негромко, со смешком сказанные кем-то из караульных:

— Пиф-паф, ой-ой-ой! Умирает зайчик мой…

Вот оно как случилось. И сейчас, проходя в темноте по широкому плацу, Зайцев снова вздохнул, вспомнив эти «пиф-паф». Его тогда не посадили на гауптвахту. Просто объявили выговор перед строем. Он знал, что это снисхождение за его прежние заслуги. Но от этого было не легче. Все-таки выговор, и ни в какой отпуск он уже не поедет. А всего горше было то, что дня через три отпуск на родину получил Климов. Не в награду за бдительность на стоянке, а вообще за хорошую службу.

Зайцеву нечего было возразить — он ведь сам «тащил» Климова. Только вот в душе все как-то переменилось. Работал вроде по-прежнему, а глядеть ни на кого не хотелось. Твердил себе: «Не надо было с этим сосунком связываться, дружбу разводить». И зарок дал — вычеркнуть Климова из памяти. Только вот напоминают про него, пропади он пропадом, остряки эти. И чего Климов его ищет? Ну приехал из отпуска и молчи себе, не лезь…

Зайцев вошел в столовую и уселся за крайний стол вместе с солдатами какого-то наряда. В столовой было тепло, из окна раздачи тянуло гречневой кашей и пригорелой хлебной коркой. Он подумал, что хорошо бы тут просидеть до выезда на полеты, только неудобно, подумают — не наелся.

В казарме потолкался в курилке, потом зашел в библиотеку и полистал журналы — неторопливо, без интереса. Посмотрел на часы — до полетов оставалось больше часа. Все-таки надо пойти отдохнуть, как и положено, а то заклюешь носом в самую кутерьму, когда самолеты заправлять.

Он прошел к своей койке и сел, не раздеваясь. И снова вспомнил Климова. То, что мысли так долго толклись вокруг одного и того же, злило его, но он ничего не мог с собой поделать.

Неожиданно на исшарканных половицах Зайцев, уставившийся прямо перед собой, увидел носки сапог. Они сияли новым, магазинным глянцем. Поднял голову и увидел, что перед ним стоит Климов. Зайцев медленно обвел взглядом его щуплую фигуру и отметил про себя, что тот вроде бы похудел за поездку. На ногах хромовые сапоги — наверное, родители подарили, и руки не такие красные, как всегда. Климов держал перед собой какой-то сверток. Кубик, обшитый в серое, вроде посудного полотенца, какие всегда покупает мать.

— Вот, Костя, привез тебе от твоей мамы, — подтвердил Климов догадку.

То, что он заговорил первым и произнес эти слова, путало карты и вмешивало мать в дело, которое ее совсем не касалось.

— На, возьми, — сказал Климов. Его руки, совсем не солдатские руки, с длинными, тонкими пальцами, приблизились к Зайцеву. Тот чуть подался назад и внезапно, пригнув голову, вскочил и ринулся на отпрянувшего Климова.

— К матери ходил? Тебе что от моей матери надо?

Климов стоял, прижавшись к стене. Губы его вздрагивали, казалось, он сейчас заплачет.

— Отвечай, зачем к матери ходил! Ехидничал?

— Я не мог не взять… Так вышло, — бормотал Климов. — Я случайно… случайно с ней встретился.

И вдруг Зайцеву опять стало жалко Климова. Что он на него кричит? Рванул из рук солдата посылку.

— Ладно, дрожать-то. Стрелять небось не боялся.

— А я… я и сейчас не боюсь, — все еще заикаясь, проговорил Климов. — Чего мне бояться?

Они встретились взглядами. Рассмеяться бы сейчас Зайцеву — и все бы кончилось, снова бы они были друзьями. Сели бы на скамейку, и Климов начал рассказывать про Москву — и как был дома, и все такое. Но вновь всплыла обида, о которой так много было передумано в последние дни.

— Ладно, — сказал Зайцев. — Катись к чертовой бабушке, почтальон. И не путайся под ногами больше, слышишь? Разошлись наши дорожки — адью!

Он даже присвистнул и пошел прочь, прижимая к себе нагретое руками Климова серое полотно, которым был обшит сверток.

Времени до выезда на полеты оставалось совсем мало. Зайцев положил сверток на тумбочку и вспорол перочинным ножом аккуратные швы, Внутри оказалась плитка шоколада, варежки, носки и толстый конверт с письмом.