Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Орудовец, возвращая удостоверение, все-таки проколол ему талон, скорее всего, для острастки, но он не обиделся — пронесло, а талоны не проверяют, вот уж что твое л и ч н о е дело, так это талон — и погнал машину, даже быстрее погнал, чем раньше, будто обрел такое право, несмотря на темень, на снег.

Однако и теперь с ходу, как думалось раньше, выбраться на Арбат не удалось: переулок перегораживали деревянные щиты, что-то чинили под землей. Он опустил стекло, щурясь от снега, оглядывал пространство, где можно развернуться, и вдруг увидел фигуру у стены — все тот же красный платок. Женщина стояла, опираясь на облупленный карнизик, похоже, не могла идти. Он толкнул дверцу, хотел спросить: «Вам больно?» — но она успела сказать первой, как будто специально ждала его:

— Отвезите меня домой!

Он подержал дверцу чуть приоткрытой, чтобы в кабине горел свет, пока она усаживается, и теперь смог рассмотреть: молодая, лет тридцать, наверно, а может, и нет тридцати, темные рыжеватые волосы выбились из-под платка, а глаза сердитые, обидчивые.

Он поехал назад, круто свернул в сторону, как велела женщина, и неожиданно легко выбрался из переулков на улицу Воровского. Здесь было светлее, и, хотя снег валил по-прежнему густо, уже не чудилось, что город умер, утонул в мокрой замети. Возле Арбатской площади долго не переключался светофор. До этого незнакомка сидела тихо, устало привалившись к дверце, а тут откинула полу шубы, притронулась к ноге. Он не выдержал, посмотрел. В свете от уличного фонаря было видно, что у колена чулок разорван и что-то темнеет — синяк или запекшаяся кровь.

— Здорово вы, однако, меня саданули!

Он не нашел, что ответить, и, увидев зеленый свет, резко тронул машину. Женщину отбросило к спинке сиденья, но она даже не посмотрела в его сторону. Когда выехали на бульвар, приказала, будто таксисту:

— Сейчас направо, в Сивцев Вражек.

Он круто повернул и снова хотел разогнаться, но совсем близко от угла нужно было останавливаться. Он все-таки спросил:

— Что же мне теперь делать, раз я виноват?

— Радоваться, — сказала она, не оборачиваясь, отворяя дверцу. — Могло быть хуже.

Он восхищенно посмотрел на нее, ему вдруг стало жалко, что она уходит, что больше не раздастся ее насмешливый — вот как теперь — голос. «Могло быть хуже, — повторил он мысленно ее слова и прибавил бодро: — Ну что же, здравствуй, Москва!»

Весь следующий день Ребров занимался приемкой лаборатории. Почему оставлял должность прежний начальник, худой лысоватый подполковник, он не знал, да и не особенно интересовался; зато лез во все углы, подробно изучал длиннющие описи оборудования. К подполковнику то и дело приходили техники: один спрашивал ключи, другому требовалось подписать накладную, третий просил помочь поправить датчики на установке, где занимались слушатели. Подполковник уходил и, возвратившись, нудно, многословно извинялся. Когда его не было особенно долго, Ребров выходил на лестницу покурить. В академических коридорах было пусто, тихо, только из физкультурного зала доносились глухие удары баскетбольного мяча. Несколько лет назад стоять вот так, облокотившись на перила, когда идут лекции и занятия, было бы неслыханным нарушением дисциплины, а сейчас — нормальный перерыв, отдых. Он свое на лекциях отсидел.

Глядя в окно на путаницу заснеженных веток, Ребров думал о том, как начнет работать: наладит лабораторию по-своему, сделает искровую установку. Лучший вариант, конечно, — адъюнктура: отзанимайся спокойно три года — и, глядишь, кандидат наук. Нескольким его однокашникам с этим повезло. Ну ничего, он и по-другому сможет: работа с девяти до шести, вечерами можно заниматься.

Подошел подполковник, сдававший дела, тихо сказал:

— Надо бы на стенд съездить. Стенд небольшой, часто пустует — две-три лабораторные работы в год, не больше. Но все равно будет числиться за вами, так что надо принять.

Стенд помещался на окраине города в небольшом домике из серого бетона. Дорожка от будки с часовым была запорошена снегом, — видно, сюда уже несколько дней не приезжали. Подполковник достал из кармана тяжелую связку ключей, долго перебирал их, отыскивая нужный; когда он снимал тяжелый замок, металлический звук передался стенам, и весь дом басовито загудел.

Внутри было несколько помещений. Самое большое занимал испытательный бокс. Через толстое зеленоватое стекло виднелся ракетный двигатель, опутанный трубками и проводами. Казалось, он плавает в аквариуме. Ребров зашел в бокс. Не снимая перчаток, потрогал динамометр, плотно приникшую к нему металлическую раму с двигателем, подытожил:

— Не густо!

— Я за постройку стенда благодарность получил, — словно оправдываясь, сказал подполковник. — Надо бы, конечно, противопожарное оборудование усилить, да вот не успел…

— Исследовательские работы тут выполняли?

— Я же говорил: только лабораторные, для слушателей. Один из адъюнктов хотел здесь установку собрать — для диссертации, но ему готовая подвернулась, в исследовательском институте. Больше никто не интересовался.

«Ну и напрасно, — подумал Ребров. — Вот ту бы стенку к черту снести, сделать помещение для фотокамер. Любое конструкторское бюро позавидует». Он хотел сказать об этом подполковнику, но передумал. Бодро заключил:

— Ладно. Все принимаю. Оптом.

На обратном пути, уже у самых ворот академии, подполковник вдруг встрепенулся:

— А вы знаете, почему меня вами заменяют? — Помолчал, зачем-то вынул из кармана связку ключей. — Математику забыл. И вообще все забыл. Думал, главное — обеспечивать учебный процесс. И хвалили. А теперь говорят — в исследовательской работе участвуй, науку двигай… — Он спрятал ключи, достал платок. — А я, оказывается, только и могу, что приборы ремонтировать.

— Чепуха, наговариваете на себя, — сказал Ребров, а сам подумал, что подполковник говорит правду. — Дадут другую должность, вы еще себя покажете.

— Нет. Я уже рапорт написал об увольнении в запас. Поздно математику зубрить. У меня сын в десятом. Уеду на родину, в Пензу, поступлю на завод. Это уж вам карты в руки. — Он пошел к проходной, согнувшись, опустив голову, похожий на серый, несуразный гриб.

Ребров запер машину, пошел следом. Из сказанного подполковником выходило, что его, Реброва, сразу возьмут в оборот. Ну и что? Разве было у него в жизни что-нибудь легко? Да и в конце концов, на фоне сделанного этим неудачником не так уж трудно прослыть Эдисоном.

Прошла неделя, как Ребров начал работать на новом месте, но инженер-полковник Дроздовский, начальник кафедры, которой принадлежала лаборатория, никаких особенных разговоров с ним не заводил. Должно быть, считал, что они обо всем договорились месяц назад, когда он пригласил Реброва на работу в академию.