Саин Муратбеков - Дикая яблоня

Узнав о гибели Сырыма, Катша тотчас вспомнила утреннюю ссору с председателем, свои проклятья и едва не лишилась чувств. В глазах у нее потемнело, ноги подкосились, и она опустилась на крыльцо, куда выскочила, услышав голос всадника, принесшего весть. «О аллах, никак это я и навела на Сырыма эту беду», — думала она, трясясь от страха. Она пожелала председателю смерти, и аллах, и духи предков исполнили ее просьбу.

И до сих пор она считала себя причастной к гибели Сырыма. Уже не так впрямую, тогда она в ужасе наговорила на себя. Да и существуют ли на самом деле аллах и духи предков? И все же считала себя причастной. Потому что в порыве гнева желала смерти Сырыму. А если так, то она виновата и в том, что стало потом с колхозом. Ведь после того, как погиб Сырым, колхозное хозяйство начало хиреть. И может ли она после этого оставить свой аул и уехать туда, где сытней и спокойней? Нет, она не имеет права. А сын Тортай? Ему-то за что пропадать в таком колхозе? И сын никуда не уедет. Он уже решил для себя. И сваты об этом знают. Вот почему они пригласили ее. Думали, будет сговорчивей. Да не вышло.

Утром за чаем Катша высказала то главное, о чем думала всю ночь.

— Сват, — заговорила она негромко, — вы показали мне свой красивый аул, с хорошими людьми познакомили. Спасибо вам за это… Видела я и вашего председателя. Хозяйственный он человек. Надежный… Да только останемся мы с Тортаем в своем незавидном колхозе. А если бы и послушались вас, переехали, все равно бы сын не смог у вас работать. Каким бы ни был родной аул, он — наш. Мы здесь родились, видели вместе с аульчанами и светлые, счастливые дни. Но что же подумают о нас честные люди, если в трудную пору мы сбежим от них туда, где меньше забот. Нет, дорогой сват и дорогая сватья. Не может мой аул так и остаться отсталым. Он будет таким же красивым, как ваш. Но кто же сделает его таким, если жители все разбегутся по теплым, по чужим местам? Вот мой ответ на ваши слова, которые вы вчера говорили. Ну а ты, Саукентай, — она повернулась к невестке, а та, как и накануне, сидела, низко опустив голову. — Ну а ты, если хочешь еще погостить у родителей, так и быть, оставайся. Я разрешаю…

Говорят, если ты занят мыслями, дорога сокращается вдвое-втрое. Но Катше обратный путь казался нестерпимо долгим. Ее вновь обступили прежние ночные думы, крепко взяли в тиски, но, когда она бросала взгляд за боковое окно кабины, ей виделась все та же степь и все те же телеграфные столбы. Молодой, загоревший дочерна шофер пытался завести с Катшой разговор, обычный в дороге между попутчиками, но она отрешенно молчала. В окно кабины дул упругий раскаленный ветер, пропитанный смешанным запахом пыли и полыни. По обе стороны от дороги тянулись невысокие холмы, на их пологих склонах изредка маячили стога. Низкое бесцветное небо и выжженная солнцем земля словно устали от вечного зноя… И наконец вдали появились первые дома родного аула.

«Ну и проказник мой сын, — подумала Катша. — Ведь знал же, что ничего не выйдет у Бектемира, найдет коса на камень. Характер-то у меня ой-ей-ей. Не повезло свату, не повезло. Да теперь ясно, почему улыбался Тортай, когда я собиралась в дорогу. Ну и мошенник!»

Она засмеялась, и шофер удивленно посмотрел на нее: что это с пассажиркой, уж не спятила ли старуха?

На этой станции поезд остановился на рассвете, когда солнце еще не взошло и платформа, и здание станции, и пристанционные пристройки, и даже самый воздух были пропитаны блеклым, серым цветом.

Асет спрыгнул на гравий, рассыпанный вдоль полотна, поставил чемодан и осмотрелся: он сошел с поезда один. Да и вообще здесь, на станции, их было вроде бы всего двое — он да мужчина в железнодорожной форме. Только на площадках вагона стояли проводницы с желтыми флажками. Лица их были бледны от бессонной ночи. Проводницы зевали и посматривали на него с безразличием, которое могло задеть кого угодно, только не его. Потому что одна из них помахала ему ладошкой. А та, что помахала ему на прощание, была сейчас самым понятным ему человеком. Так ему казалось, по крайней мере.

После уютного, покачивающегося, точно колыбель, вагона земля показалась ему жесткой, неподвижной, а утренняя прохлада сразу же заползла к нему под пиджак и разогнала по телу полчища щекочущих мурашек.

Асет еще раз взглянул на проводницу. Блеклое предрассветное освещение размыло черты ее лица, и оттого оно казалось еще миловиднее.

Колеса дернулись, дрожь прошла по всем вагонам, и поезд пополз мимо Асета. Когда перед его глазами промелькнул последний вагон, им овладело такое чувство, будто главное в жизни (которое он, правда, только предчувствовал и, говоря по совести, точно не знал, в чем оно заключается) пронеслось мимо и исчезло по ту сторону светофора.

С ним не раз так случалось: вдруг нежданно-негаданно поманит счастье, а когда кажется, что оно уже у тебя в руках, — его как и не бывало. Так и сегодня. Он сидел в купе проводницы, и она рассказывала ему о своих сомнениях и надеждах, будто они были близки, как только могут быть близки два человека, оказавшиеся на необитаемом острове или какой-то пустынной планете. Он даже не знает, откуда она и как ее найти. А потом время и вовсе выветрит из воспоминаний все реальное, и они станут похожими на хороший добрый сон…

— Асет-ага?

— Это я, — ответил он, вздрогнув, хотя и знал, что его обязательно встретят.

Из-за белой будки путевого обходчика выходил коренастый парень в лихо заломленной к темени кепке и клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами. По его большим, темным от масла кистям рук Асет догадался, что это шофер, и точно, парень сказал:

— С приездом, Асет-ага. Я приехал за вами.

Светлокожее лицо парня с узкими глазами показалось Асету знакомым. Показалась знакомой и его манера набычивать лоб, прежде чем он скажет хоть одно слово.

— Как тебя зовут? — спросил Асет.

— Абдибай, — сказал, точно выдавил из себя, парень.

— А чей ты? Кто твой отец?

— Шубар.

— Ах, вот как? Значит, ты и есть тот самый Абдибай? Да ты совсем большой!

Ну конечно же, это Абдибай, сын его родного дяди Шубара. Да и кто бы узнал после стольких лет в этом широкоплечем парне мальчугана-колобка, что каждое утро катил в школу, держа в одной руке сумку с учебниками, в другой — лепешку.

Асет растерялся, не зная, как держаться с Абдибаем: то ли обнять его как младшего родственника, то ли ограничиться рукопожатием. В конце концов он решил, что Абдибай уже взрослый парень и с ним можно не сентиментальничать. Вон и редкий пушок на подбородке, бреется небось.

— Бери чемодан! — сказал он, невольно любуясь крепким телосложением двоюродного брата.