Кирилл Столяров - Разные люди

— Алла Борисовна?

— Она самая, кто же еще! — у Сергея заблестели глаза. — Экипировочка — на уровне мировых стандартов: обалденный плащик ярко-красного цвета, вельветовые джинсята заправлены в сапожки со шпорами, и все такое. Я торможу на юз и жмусь к обочине, а Пугачева садится в кабину и просит, чтобы подбросил ее до Минска: там, мол, у ней концерт. Я, сам понимаешь, рот до ушей и киваю, будто ванька-встанька, а язык напрочь отнялся! Каково?

— Фантастика! — восхищенно сказал Тихий, чтобы доставить удовольствие добросердечному соседу.

— Километров сто я как в столбняке, словечка вымолвить не мог, а после Ярцева отпустило, разговорились. Тары-бары-растабары, а потом Пугачиха возьми и спроси: «Ты холостой?» — «Холостой, — говорю. — С самого рождения». Вижу — не верит. Помолчали. «Честно? — с тоской в голосе спрашивает она. — Не обманываешь?» — «Зуб даю!» Вижу, это ее окрылило, поверила. «Я, — говорит, — тоже холостячка!» А сама так и стреляет глазами, будто из «Калашникова».

— Очень интересно, — заметил Тихий.

— Это еще что! — Сергей облизнул губы. — Как проехали КПП у Смоленска, она и говорит: «Спеть тебе?» Я, сам понимаешь, опять рот до ушей. «А что тебе больше нравится?» — спрашивает она с хитрецой. «То ли еще будет», — отвечаю. Это я не к тому, что песня мне так уж по сердцу, а как бы в виде намека. Понял?

— Понял, — подтвердил Тихий. — А дальше что было?

— Дальше? — Сергей озарился блаженной улыбкой. — Спела она обалденно, а чуток погодя… Нет, не скажу. Ты, Тихий, не обижайся. Может, я тот сон до конца досмотрю.

— Резонно, — согласился Тихий. — Желаю тебе вновь встретиться с Аллой Борисовной. А нет, так с Софией Ротару.

— Небось завидуешь? — Сергей еще раз зевнул и сладко потянулся. — Ну, признавайся!

— Нет, Сережа, я никому не завидую… Во всяком случае, в том смысле, какой ты подразумеваешь.

— Да, чуть со сна не позабыл, — внезапно спохватился Сергей. — В шестом часу забегал Яшка Алеутдинов. Тебя спрашивал.

— Просил что-нибудь передать?

— А как же! Велел тебе явиться к полвосьмого.

— Больше он ничего не говорил?

— Придут, сказал, две клевых чувихи, так пускай Тихий не опаздывает. И чтобы захватил гитару.

— Спасибо тебе, Сережа, — сказал Тихий, направляясь к двери.

— Не стоит. — Сергей отвернулся к стене и натянул на себя одеяло. — Будь здоров, Тихий!

— И тебе всего доброго! Счастливой дороги!

— Вот что, Тихий, — остановил его в дверях голос Сергея. — Там, в холодильнике, початая банка сардин, соленые огурцы и штук пять антрекотов. Возьми их себе, а то зря пропадут.

— Спасибо, Сережа, не откажусь…

Вернувшись в свою комнату, Тихий подошел к окну и задумчиво посмотрел на улицу. Как быть? Сходить, что ли, к Яше? А может быть, не стоит? Завтра — рабочий день, к восьми на завод. Вставать с больной головой и ехать на работу — это совсем тошнотворно, а прогуливать стыдно. Чертовски неловко будет смотреть в глаза тому вежливому седоголовому кадровику с кистью-протезом, который оформлял его на работу. Тогда седоголовый долго листал разбухшую от вкладышей трудовую книжку Тихого, но вел себя безукоризненно. Ни тебе брезгливых гримас, ни насмешек, ни каверзных вопросиков об отношении к спиртным напиткам и к трудовой дисциплине. Спросил только, почему Тихий сменил добрый десяток профессий: побывал слесарем-сборщиком электрозавода, разнорабочим плодоовощной базы, электриком-слаботочником на стройке, страховым агентом инспекции Госстраха, грузчиком винно-водочного магазина, водителем в таксомоторном парке, ночным дежурным завода металлической мебели, киоскером «Союзпечати», стрелком вневедомственной сторожевой охраны и еще бог знает кем, но нигде подолгу не задерживался? Причем спросил просто, по-человечески, без намека на подковырку. Тихий, естественно, объяснил, что везде ему было не так интересно, как хотелось бы. За длинным рублем он не гонялся, чего не было, того не было, но если работа однообразная и нудная, то такая работа ему, Тихому, не нужна. Он нисколько не обольщается и отчетливо понимает в свои сорок лет, что жизнь, говоря по совести, не удалась, но прошлого не переделаешь и не перечеркнешь. Кадровик степенно кивнул и принял его радиомонтажником… И перед участковым уполномоченным Новосельцевым тоже будет совестно. Тихий дал ему слово, что проработает на заводе по меньшей мере до нового года, а если понравится, то и дольше. А свое слово надо держать. Да… Яша, правда, может обидеться, но это не так страшно. Яша — не какой-нибудь случайный, а настоящий друг, он поймет правильно. Недаром они дружат тридцать три года, с тех самых пор, как пошли в школу. И сидели там на одной парте все школьные годы. Точнее, почти все, потому что Яша ушел из седьмого класса, а Тихий — из девятого. Да… Яша дважды женился и, соответственно, дважды разводился, а Тихий как был, так и остался холостяком. Женщины в его незавидном положении, пожалуй, не к месту… Нет, он останется дома, займется чтением, и кончен бал! Начиная с августа он не спеша и с громадным наслаждением перечитывал Диккенса и как раз дошел до тринадцатого тома, где напечатан отличнейший роман «Торговый дом Домби и сын». Вот за него-то Тихий и примется, а прежде попьет чай с сушками. Чем не жизнь? Приятно и спокойно.

Предвкушая радость встречи с героями Диккенса, Тихий потер руки и уже было двинулся в ванную, но что-то удержало его у окна. А может быть, ненадолго заглянуть к Яше? А?.. Тихий изо дня в день безвылазно сидит дома и вообще живет бирюком. Черт побери, это не дело!

Пусть у Тихого в кармане хоть шаром покати, а к Яше он ходит запросто, без всякого стеснения. Яша раз-навсегда втолковал Тихому, чтобы тот выкинул из головы все сомнения относительно нахлебничества. Дружба есть дружба, и этим все сказано! Словом, он идет к Яше! Немножечко выпьет, вдоволь поговорит о том, о сем, споет что-нибудь задушевное, а в одиннадцать часов откланяется, и все, кончен бал! И завтра как штык на работу! Чем не жизнь? Или мы не люди?

Тихий сбегал в ванную, помылся, побрился, а вернувшись оттуда, снова впал в минорное настроение. Ведь там будут женщины, а у него нет приличной сорочки. Та, что на нем, уже несвежая, вторая лежит в грязном, а у третьей из манжет торчат нитки и в двух местах прохудился воротничок… Кроме того, его единственный костюм тоже терпит бедствие: рукава пиджака залоснились так, что блестят не хуже зеркала, а с брюк свисает бахрома. Жаль, но ничего из этой затеи не выйдет. А может быть, оно и к лучшему? А? Все равно от Яши не уйдешь ни в одиннадцать, ни в двенадцать, а если загулять плотно, до утренней зари, то незачем ехать на завод. Тогда будет стыдно. Нет, он останется дома, поставит чайник и забудет о Яшином приглашении. Лучше он спокойно почитает Диккенса, отдохнет после трудового дня, выспится, а завтра вовремя встанет и поедет на завод, где трудится вместе с выпускницами ГПТУ на работе, не требующей ничего, кроме прилежания. Скучно. Но он, Тихий, не из тех малодушных, кто отчаивается по пустякам и вешает нос из-за того, что ему не светят вечерушки с женщинами. Все много раз передумано, и по-своему он счастлив, потому что больше всего на свете любит книги и, слава богу, понимает в них толк. Из-за книжного бума и хронического безденежья Тихий, разумеется, давным-давно не покупает новых книг и лишь перечитывает старые, но его личная библиотека — а в ней, кстати, семьсот сорок семь томов! — содержит почти все то, что ему дорого. Разве в настоящей, большой литературе корень в сюжете? Боже сохрани! Наряду с сюжетным мастерством там таятся такие языковые и стилевые богатства, о которых многие даже не подозревают. По-настоящему талантливый писатель каким-нибудь десятком слов создает настроение. Кажется, что это проще простого, однако так творили только великие мастера. Нынче мало кто способен так писать.