Кирилл Столяров - Разные люди

Между прочим, Пятый никогда не смеялся над странностями начальника АХО. Хозяин — барин, и личная жизнь каждого касается только его самого. Хочет человек — сходится с женщинами, женится или просто проводит время, не хочет — съедает с детства любимый гуляш и топает домой. Каждому свое.

Кем, интересно, он был в армии? Пятый вновь раскрыл папку с личным делом Чистосердова и нашел соответствующие данные. Ага, гвардии младший лейтенант! Все ясно! Наверняка служил где-нибудь в хозвзводе, в зоне продовольственно-фуражного снабжения. Оттуда и стиль поведения. Пятый машинально полистал анкету и неожиданно остановился. Десять правительственных наград?! Ничего себе! Орденских колодок Федор Терентьевич никогда не носит и о своем военном прошлом словом не вспоминает… Ну и что из этого? Федор Терентьевич хороший мужик и выполняет то, что ему поручено. Причем делает свое дело лучше многих других, которые без нужды хорохорятся и обожают похваляться былыми заслугами.

Тут Пятого отвлек телефонный звонок из Москвы, он отложил личное дело Федора Терентьевича и надолго забыл о нем.

Прошел год, и научно-исследовательский институт переподчинили другому министерству. Вроде бы ничего для сотрудников не изменилось, работайте, как говорится, на здоровье и создавайте нужную стране новую технику, но вышло все по-иному. Кое-кто из числа недовольных, а такие, кстати, есть всегда и везде, решил, по-видимому, половить рыбку в мутной воде, и во все высокие адреса посыпались разнообразные жалобы. Пока институтское руководство не притерлось к новому московскому начальству, самое время подсыпать им песочку в буксы! И зачастили в институт комиссии. Одна не успеет из проходной выйти, а следующая уже тут как тут. Институт лихорадило, но, как ни странно, он по-прежнему работал успешно.

Как-то ясным майским утром Федор Терентьевич степенно шел по территории института в электроцех, где договорился встретиться с замом главного энергетика, чтобы поторопить насчет замены изношенных электродвигателей в прачечной. Конец был не ближний, и он остановился покурить в скверике у административного корпуса. Федор Терентьевич достал пачку «Севера», старую, еще трофейную зажигалку и успел пару раз сладко затянуться, когда на втором этаже распахнулось окно и звонкий девичий голосок крикнул, что его срочно вызывает к себе Шестой.

Шестой ведал кадрами и режимом, а кроме того, замещал Пятого во время его командировок, отпусков или отсутствия по болезни. Как раз в это самое время Пятый лежал в больнице имени Свердлова с обострением язвы желудка, поэтому вызов начальника АХО к Шестому не являлся чем-то из ряда вон выходящим.

— Разрешите войти? — Федор Терентьевич знал, что Шестой был человеком военным, любившим порядок во всяком деле.

— Заходи, Федор Терентьевич, — пригласил его Шестой. — Прежде всего здравствуй.

— Здравия желаю!

— Садись, есть к тебе особый разговор.

Федор Терентьевич сел на стул и приготовился слушать.

— Тут, понимаешь, проверяет нас очередная комиссия, и я полагаю, что на днях они примутся за тебя. Их, видишь ли, интересует распределение премий и еще кое-что, связанное с этим. Ты меня понял?

Федор Терентьевич кивнул и грозно нахмурился.

— Так вот, ты все это поимей в виду и на досуге подумай, что будешь им говорить, — продолжал объяснять Шестой. — Они, как мне показалось, подбирают ключи под Бориса Сергеевича, а он тебе, кроме добра, ничего не делал. Поэтому я надеюсь…

— Да я… Да я их, елки-моталки…

— Ты, Федор Терентьевич, не горячись, — остановил его Шестой. — Ты, видно, не так меня понял. Я в тебе уверен и надеюсь на то, что ты сделаешь все по-умному. Комиссию надо брать не криком, а выдержкой и спокойствием. Что тебе там ни скажут, держи себя в руках и в бутылку не лезь. Помнишь, как бывало на фронте?

— Разве такое забудется, — вздохнул Федор Терентьевич.

— Теперь вижу, что ты понял. — Шестой встал из-за стола и пожал ему руку.

— Товарищ полковник, разрешите быть свободным?

— Ну и голосина у тебя, — с улыбкой сказал Шестой. — Из тебя, Федор Терентьевич, мировой дьякон бы вышел. Никто тебе в молодости об этом не говорил?

— Никак нет!

— Ладно, шут с ним. Иди, Федор Терентьевич.

«Ишь чего удумали, нечисти, — возмущался Федор Терентьевич, шагая в электроцех. — Пятого хотят сковырнуть! Нет, дудки, мы этого ни в жизнь не допустим! И козыря в руки ихние ни за что не дадим, елки-моталки, они пришли и ушли, а нам жить и работать!»

К возне комиссии вокруг гостевых дел он отнесся крайне неодобрительно. Пускай он человек маленький, но свое мнение имеет, а понадобится — так где хочешь и кому хочешь его выскажет, глазом не моргнувши. Разве мыслимое это дело — не накормить и не напоить гостей?! Где это видано? В армии бы кто про такое услыхал, так ни в жизнь не поверил бы Федору Терентьевичу! Бывало, на фронте в дивизию в ихнюю ежели кто из набольших приезжал, так и его, и всех офицеров сопровождающих накормят и напоят как положено! И никто по кругу шапку не пускал, как здесь, на гражданке! Пятый как-то сказывал, что они в дирекции каждый месяц сбрасываются по четвертному на гостей принять, так он, Федор Терентьевич, спервоначала рот открыл от удивления, елки-моталки! Люди сами не бог весть сколько получают, а должны от семей от своих отрывать?! Вон в институте куда ни плюнь — профессор или там кандидат чего-то и денег гребут куда как поболе Третьего, Четвертого, Пятого или Шестого, а как звонок — они со двора разбегаются по домам без оглядки, елки-моталки! Замдиректора же сидят, считай, до ночи до темной, а приедет комиссия — так им кровь пустить хотят? Не должно быть такого!

Ясно, что не Федора Терентьевича ума дело, сколько кому денег платить, пол-Москвы, видать, над этим озабочено, но несправедливости никак допускать нельзя! Ежели в армии гостей принимать по закону положено, так почему же, спрашивается, на гражданке того нету?

Его вызвали на комиссию к вечеру следующего дня. В кабинете Седьмого, который отвечал за сдачу опытных образцов и сам целый год мотался по командировкам, сидели двое — один пожилой, седой и из себя вальяжный, а другой помоложе, очкарик длинношеий с маленькой лысой головой, на змею похожий.

— Ваша фамилия Чистосердов? — спросил вальяжный, сверившись с бумажкой.

— Так точно!

— Федор Терентьевич, если не ошибаюсь?

— Он самый.

— Вот и хорошо, — радушно сказал вальяжный. — Давайте познакомимся: меня зовут Павлом Ивановичем, а моего товарища Альбертом Евсеевичем. Мы комиссия, которой поручили проверить некоторые сигналы о злоупотреблениях вашей администрации. Разговор у нас будет как у коммунистов с коммунистом — дружеский и предельно доверительный. Как вы относитесь к моему предложению, Федор Терентьевич?