Ярослав Шипов - Шел третий день...

Где-то неподалеку взвыл волк. Мужик сдернул с плеча винтовку. «Э, брат, да ты трусоватый! Эдак я над тобой, пожалуй, маненько потешусь. Счас, гляди, всю стаю соберу!» — Сняв рукавицы, Плугов прижал ладони к губам и стал тихо вабить — подвывать волку. Мужик испугался, шагнул в сени, на мгновение осветилась лестница, значит, прошел и в комнату. У Тимофея даже дыхание перехватило. Отложив ружье, он постоял минуту, перекрестился и осторожно ступил в снег. Подобрался к крыльцу, прислушался, разговор был о камнях и золоте. Что-то уже нашли, до чего-то еще не добрались. Мужики торопили. Сова успокаивал, мол, не зря время теряем. Выслушав все соображения, Тимофей осторожно скользнул в сени, медленно, стараясь подладиться под разговор, задвинул засов, бесшумно прокрался в кладовку, опустил набок железную бочку с керосином, который служил горючим для плавильной печи, вывернул пробку и, когда керосин полился по полу, бросил в него меховую рукавицу и поджег. Потом вышел из дому и запор на засов наружную дверь. Замок теперь был не нужен. А окна в доме Плугова, как и у всех ювелиров, были зарешечены.

Присев на пороге баньки, Плугов отрешенно смотрел себе под ноги. Слышались крики, звон выбитых стекол, тяжелые удары в дверь, в дубовую дверь, окованную железной лентой. Снег под ногами вспыхивал все ярче и ярче. Вот взорвались банки с порохом, и, наверное, пламя метнулось из кладовки на потолок, где, конечно же, много всякого барахла и березовые веники, словом, есть чему полыхать, то-то ставни чердачного оконца распахнулись, и огонь выплеснулся наружу. Мужики кричали о помощи, но исторический момент был таков, что помощи ждать не приходилось. Многие жители Солирецка видели этот пожар, но никто не решился выйти на улицу — страшно было.

К утру над плуговским домом поднялся туман. Пришедшие обнаружили одни лишь уголья, посреди которых на обгоревшей железной кровати, скрючившись, спала Настька-дурочка — как-никак здесь было тепло.

Плугов ничего этого уже не видел. Он снова подался в лес. Карты картами, а есть было нечего.

— Все вы! Все вы! — Диакон ворвался в комнату приезжего. — Бог не простит, не простит этого! — Губы его тряслись, руки дрожали.

— Что еще? — приоткрыл глаза. — Спать не даете… — И отвернулся к стене.

— Дом ювелира сгорел — вот что! Да какие-то люди!

— Что?! — Он мигом соскочил с кровати и, как был босой, в нижнем белье, зашагал по комнате. — Надобно немедленно скакать к Собенникову!

— Езжайте куда угодно, — всхлипнул диакон. «Только оставьте, пожалуйста, нас в покое», — этого он не сказал.

— Перестаньте реветь… Баба, а не священник! Велите лошадь запрячь!

— Дак человека-то нету! С вечера еще ушедши…

— Значит, сами!

Он быстро оделся и укатил в диаконовом возке.

«Хоть бы не возвращался, — подумал диакон вслед. — Лошадь вот только жалко, да и возок почти новехонький… Экой нехороший человек — чисто сатана! Даже имени своего не объявил. Когда бы не патриархова бумага… А я ведь ее толком и не читал. Мерзостей-то, мерзостей сколь всяческих наговорил, и все терпеть приходилось. Через бумагу эту, будь неладна!» — Более всего оскорбили диакона смешливые разговоры приезжего о иезуитах: «Захватят иностранцы Россию, и придется, друг мой, вам принять иезуитскую веру. А большевики победят — одно спасение — бежать, не то вас за грехи ваши в первый же черед и повесят. А поскольку делать вы ничего не умеете, то и за границей останетесь попом. Да вы не расстраивайтесь: заграничные попы не хуже наших живут. Дадут вам приход, костел там или кирху и будут величать на ихний манер: «ваше преосвященство». Хотя нет! Вас так величать не будут. Скорее: «ваше переосвященство». Или вот, — он расхохотался и сквозь слезы: — «ваше преотщепенство»! «Ваше преотщепенство»!»

Верстах в двенадцати от Солирецка приезжий наткнулся на завал из вековых сосен. Подошли двое солдат, затворами щелкнули.

— Кто такой? Куда направляешься?

— К прапорщику Собенникову! Немедленно! — Сбросил тулуп и выпрыгнул на дорогу.

Подчиняясь его приказному, не терпящему возражений тону, солдаты засуетились, кликнули какого-то Фомку и велели проводить «их благородие» к командиру. Отряд квартировался неподалеку — в полуразвалившейся усадьбе, брошенной хозяевами, судя по виду, задолго до революционных времен. Проходя коридором, приезжий успел заметить на стенах несколько портретов старинной работы. В коридоре дурно пахло портянками и мочой. Из открытых дверей залы доносился противный храп: двое солдат спали на крышке рояля.

— С караула пришли, — извиняясь, сообщил Фомка.

— Так отчего ж на рояле — жестко ведь?

— Наилучшее место, вашбродь! У ей ножки дегтем обмазаны — клопы не залезают.

Приезжий поморщился.

В комнате, служившей, вероятно, некогда кабинетом хозяина, Собенников играл с солдатами в карты.

— Здравствуйте! — сказал с порога приезжий, недовольным взглядом осматривая и компанию, и стены, на которых, как и в коридоре, висело несколько запыленных картин.

— Здравия желаем, — растерянно забормотали солдаты, поднимаясь со стульев и расходясь от стола.

Прапорщик недоуменно поглядел на вошедшего и, проворным движением застегивая пуговицы грязного воротника, нерешительно встал.

— Собенников?

— Так точно.

Приезжий прошел к столу, солдаты, прижимаясь к стене, поспешили уйти.

— Прикажите ему затворить дверь и пусть возвращается в караул, — сказал приезжий, не оборачиваясь.

— Выполняй, — кивнул Собенников Фомке.

Дверь скрипнула, шаги удалились.

Приезд незнакомого человека был для отряда событием такой важности, что прапорщику и собирать людей не пришлось — все, кроме караульных, топтались возле усадьбы, гадая, что теперь может последовать. Наконец командир и штатский появились на крыльце.

— Братцы! — обратился Собенников. Разговоры стихли. — Братцы. Пришел наш час! У берегов Волги собирается армия для борьбы с большевиками. Сформированный в соседней губернии отряд полковника Кислякова движется к станции, чтобы перерезать «чугунку». Полковник Кисляков, братцы, сильно на нас надеется! Надеется на нашу верность. А на поручика Микушина, братцы, надежды у него нет. Поручик Микушин, оказывается, предатель. На фронте за шпионство был приговорен к смерти, но убежал. Мы этого не знали, но теперь знаем, и ежели кому он встретится — стреляйте без рассуждений. Так приказывал Кисляков.

Как вы знаете, поручик Микушин сверг Совет и собрал под своим командованием разных лесных разбойников, чтобы научить их солдатскому делу. Но плохо у него получается. Разбойные люди не слушаются, порядка не знают, а только грабежом занимаются. Да еще, как вы знаете, пропустили они по Верховской дороге какого-то человека. А ведь мы говорили, что Верховскую дорогу надо было отдать под охрану нам, потому как она самая важная и идет на станцию. Но нас не послушались, и теперь тот человек до станции добраться сумел, и значит, к нам карательный отряд движется.