Николай Зарудный - На белом свете. Уран

Платон часто встречался с Фурманом и другими членами экспедиции, и хотя его очень интересовали результаты поисков, их не расспрашивал. Достаточно ему было посмотреть на профессора, как все становилось ясным. Если был успех, то невысокая худощавая фигура Фурмана оживлялась; профессор не умел скрывать своих чувств: блестели его глаза, и морщины вокруг них делались похожими на лучики.

Месяца два назад в Сосенку приехал секретарь обкома партии Павел Артемович Шаблей и с ним еще несколько незнакомых Платону людей. Гайворон встретил гостей в конторе правления. Шаблей расспросил о делах артели.

— Что ж, ордена не зря вам дали, — сказал Шаблей, — молодцы. Но сейчас нас больше интересуют ваши Выдубецкие холмы.

В машине Шаблей познакомил Платона со своими спутниками:

— Арсен Климович Турчин — он умеет переворачивать горы… Иван Петрович видит на тысячу метров в глубину, а вот этот, — Шаблей показал на коренастого седого человека, — финансовый бог. Постарайся, Платон, подружиться с ним.

— Полагаю, Павел Артемович, — промолвил финансовый бог, — что всем нам надо водить дружбу с Платоном Андреевичем; мы — гости, он — хозяин.

Пока Сергей Владимирович докладывал приезжим о результатах исследований экспедиции, Платон дважды съездил на своем газике в село, потому что Мостовой, когда зашли в палатку Фурмана, спросил:

— В Сосенке угощают гостей?

— Александр, но у меня нет ресторана.

— Давай по-солдатски.

Вечерело, когда все собрались в палатке.

— Диво дивное! — всплеснул руками финансовый бог, увидев накрытый стол. — И именно то, что я люблю, а мне запрещают есть. Сало-то какое, товарищи! А лук, а картошка какая! А караси! И с перцем… Ну, я пропал.

Вышли из палатки глубокой ночью. Ясные звезды висели над Выдубецкими холмами, над Сосенкой, поскрипывала главная вышка, будто подавала таинственные сигналы с этих высот в галактику…

Далеко видно с Выдуба: и село, и Русавку, и старый ветряк. Когда на Сосенку налетела первая весенняя гроза, ветряк не выстоял: обломали его крылья ветры. И маячил он, бескрылый, напоминая высокий надмогильный памятник. Так показалось Платону, когда однажды побывал у ветряка. Двери были не заперты с тех пор, как он каблуком отбил замок в ту их со Стешей ночь… Пахло прелым сеном и мышами. Почему же гроза пощадила ветряк, только сломала ему крылья? Пусть бы сокрушила и разметала по всему миру почерневшие доски, может, позабыл бы ветряк обо всем, что произошло здесь. Только он был свидетелем падения Платона. Именно Платона, а не Стеши. Она была чистой и прекрасной в своей любви, а он… он думал тогда о Наталке, а ласкал Стешу. Почему стоит этот ветряк? Платону почудилось, что если бы его не было, он забыл бы о Стеше, она не приходила бы к нему в мыслях по ночам, не бередила бы его душу. «Скажу завтра хлопцам, пусть разберут», — решил Платон.

Утром возле колесной мастерской увидел Никодима Дыньку, Михея Кожухаря и Поликарпа Чугая. Они грузили на телегу доски.

— Куда это вы, Никодим Сидорович? — спросил.

— Крылья поедем чинить, — пояснил Дынька.

— Какие крылья? Для себя?

— Мы уже, Платон, отлетали, — серьезно сказал Кожу-харь. — У ветряка крыло обломилось. Васько твой прибежал вчера и сказал об этом, вот мы и собрались.

— Нельзя, чтоб ветряк без крыльев стоял, — добавил Чугай.

— Нельзя, — размышлял Кожухарь, — возле него в старых окопах нашли солдатские медальоны… Пусть с крыльями стоит ветряк над теми хлопцами… Для истории и жизни пусть стоит.

— Пусть стоит, — согласился Платон.

Ветряк отремонтировали, покрыли новой жестью, покрасили. Когда закончили работу, Дынька воскликнул:

— Вы посмотрите на крылья! Никогда еще крыльев не делал, а тут…

— Славные крылья, — похвалил Платон.

— Если бы не так глубоко был вкопан в землю, то свободно мог бы взлететь, ей-богу! — божился Дынька.

Крылья были голубые, будто пропеллеры, и в эту минуту Платон поверил, что ветряк и в самом деле мог бы в одну из ночей взмыть в небо и поплыть над землей.

Часы показывали половину третьего. Гайворон подошел к машине. «Помыть бы ее надо, — мелькнуло в голове, — да все некогда. Несчастный ты мой газик, — как живого, похлопал по капоту, — сколько мы с тобой уже наездили по этой земле. В дождь, в метель, по бездорожью, по пахоте… Вдвоем».

В райкоме Мостового не было. Бессменный сторож Прокоп Минович Котушка ковылял навстречу Гайворону:

— Александр Иванович дома. Просил, чтоб вы зашли.

— Платон пришел! — Андрейка кинулся к Гайворону и в тот же миг высоко взлетел к потолку. — Летаю, мама, я летаю!

Галина поцеловала брата:

— Наконец-то! Месяц уже не видела. Через райком надо тебя вызывать или как? Почему ж Васька не взял? Пообедали хоть бы по-человечески.

— Да я ж думал, что вызывают на бюро. Где Александр?

— Пошел в парикмахерскую. Ну, рассказывай, — проводила брата в комнату.

— Сеем, скоро свеклу начнем копать, силос заготовляем…

— Силос, свекла… Будто только во всем этом твоя жизнь.

— А то нет?

— Привези мне силоса, Платон, — попросил Андрейка.

— Отойди, пусть дядя отдохнет. — Галя хотела взять сына, но тот крепко вцепился ручонками в свитер Платона.

— Хочу силоса!

— Привезу, Андрейка, — пообещал Платон.

— Наташа тебе пишет? — Галина внимательно посмотрела на брата. Худой, щеки запали, пробивается седина. Между бровями залегла крутая морщина, и от этого стал суровее взгляд карих глаз.

— Недавно получил письмо. — Платон вздохнул, вытянул сигарету, закурил.

— Как она?

— Давление девяносто на сто сорок… Пульс утром семьдесят, вечером — девяносто пять… Я, Галя, уже привык получать не письма, а бюллетени о здоровье.

— Боже мой, — печально промолвила Галя, — до каких пор это будет? Зачем вы мучаетесь?

— Человек должен за все расплачиваться.

— Но не за любовь! — возразила Галина.

— И за любовь… Ты не осуждай Наташу, она не виновата.

— А ты? Ты виноват? На таких, как ты, женщины должны молиться.

— Нашла святого, — криво усмехнулся Платон.

— А почему она не приезжает к тебе? Куда ж любовь девалась, Платон? — Галина нервно покусывала губы, будто хотела сдержать злые слова.

— Никто не знает, куда девается любовь. Видно, переходит в какие-то другие категории…

— А я слышал, как папа говорил маме ночью, что он ее любит! — проинформировал Андрейка и тут же получил от мамы шлепка.

— Что ты мелешь?

Андрейка заплакал и выбежал в другую комнату:

— А я слышал, слышал!

— В какую категорию перешла ваша любовь? — Галя пересилила неловкость, вызванную словами сына.

— Все, как и раньше…

— Что ж, так и будете жить? Ты ее любишь? Скажи правду.

— Сейчас я уже не могу разобраться в своих чувствах… Тяжко мне, Галя.