Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Да знаем же, где ночевал…

Все рассмеялись.

— Я к Килине давно не хожу, — запротестовал Тимоша.

— Кто просит слова? — постучал карандашом по графину Гайворон.

— Я, — поднялся во весь свой богатырский рост Мелентий Линь. Могучей рукой он придержал, будто тросточку, берданку. — Вот тут Савка Чемерис смеялся над нами… А мне обидно, потому что я своей жизни не щадил на посту. Люди знают, что я попросился в сторожа потому, что у меня тово… нету здоровья.

Все покатились со смеху.

— Чтоб ты пропал, Мелентий! — вытирала слезы Мотря.

— Вы не смотрите, что я красный, у меня внутрях порок, — пожаловался Линь. — А где я здоровье потерял? На посту.

И в подтверждение этого Линь, набрав в свои легкие полкубометра воздуха, начал так кашлять, что задрожали стены, а со стола, будто ветром, смахнуло пачку директив и подшивку районной газеты; плакаты и соцобязательства колхоза зашелестели на стенах.

— Вот до чего меня довела служба, — сказал Мелентий и сел.

— У тебя коклюш, — посочувствовал Чемерис.

— Где вы сторожите? — заинтересовался Гайворон.

— Мой пост возле детского сада, — вскочил на ноги Мелентий.

— Что же вы там охраняете?

— Объект, — отчеканил Мелентий. — Там кроватки, посуда…

— Чтоб ты угорел, — не сдержалась Мотря. — Кто же те кроватки заберет?

— Кто, кто?! — огрызнулся Линь. — Есть такие. Вот стою я однажды ночью, слышу — идет, я к нему, а о н о за хату и спряталось. Вполне может быть, что вор.

— И у меня так было, — перебил Дмитро Бейлихо. — Стою возле скирды, а о н о подкрадывается. Я к нему, а о н о удирать.

— Было и у меня, — вспоминает наставления Гульки Омелько Дерикоза. — Хожу возле кага́тов, слышу: шелестит. Я к нему, потому что мне жизни не жалко, а о н о ка-ак свистнет…

— Садитесь, пожалуйста. Я полагаю, — сдерживая усмешку, заключил Гайворон, — что мы не можем рисковать жизнью наших уважаемых членов артели, а поэтому правление рекомендует всем сторожам перейти на дневную работу. Желаем вам успехов, дорогие товарищи.

— Что, ни единого сторожа не будет? — все еще не верил Гулька.

— Нет, один останется — дежурный по конторе и в сельсовете.

— Я могу! — с готовностью заявил Мелентий.

— Этот пост мы поручили Даниле Выгону…

Прошло несколько дней, и по Сосенке пронесся слух: ночью из колесной мастерской уворовано два кубометра дубовых досок.

Утром Никодим Дынька прибежал к Гайворону:

— Разве можно с нашими людьми без сторожа? А какие были доски, берег их как на праздник! Чтоб ему руку покорчило, чтоб он из тех досок гроб себе сколотил!

Возле конторы покуривали Тимоша Гулька и Дмитро Бейлихо.

— А что мы вам говорили, товарищ голова? — встретили Платона. — Без нас порядка не будет!.. Теперь ищи ветра в поле.

— Поищем, товарищ Гулька.

— Поспешил ты, Платон, со своим коммунизмом, — сказал Гайворону и Макар Подогретый.

— Не поспешил. Найдем доски. Не вывезли ж их из села. Попроси дружинников, пусть поищут, — посоветовал он.

— У кого же искать?

— У сторожей.

Тайна раскрылась очень просто. На второй день утром шел в свою бригаду Михей Кожухарь, поравнялся с хатой Мелентия.

— Напомни батьке: на работу пора! — сказал Кожухарь.

— Тато на работу не пойдут, потому что лежат, — шмыгнул курносым носом маленький Линь.

— Почему же это он лежит?

— Потому что упали в сенях с лестницы и ударились головой.

— А чего же он лазил на ту лестницу?

— Доски с мамой носили, а перекладина сломалась, и тато треснулись…

Людей собралось возле хаты Мелентия, будто на свадьбу. Он, черный от позора, сбрасывал с чердака одну за другой доски.

— Какой ворюга!

— Весь род осрамил, батьку родного…

— Отца не трожь, отец его под Берлином лежит.

— Разъелся на колхозных хлебах, да еще и ворует… Чтоб ты света божьего не увидел.

— Из колхоза надо его выгнать!..

Стрельнула, выгибаясь, последняя доска, и Мелентий спустился с чердака, будто сошел с Голгофы.

— Как же вы дошли до такого, гражданин Линь? — спросил Макар Подогретый. — Такой мужик… Шея, хоть ободья гни…

— Я — слабый, — промямлил Линь и начал кашлять. — Я себе… на гроб доски взял, — Мелентию стало очень жаль себя. — Умирать буду. Пусть меня покарает божья сила, если вру.

Божья сила не заставила себя долго ждать. Она тут же воплотилась в образ законной жены Мелентия — Параски.

Параска ветром ворвалась в хату и схватила проверенное историей оружие украинских женщин — скалку. Не успел Мелентий разжалобить колхозный люд предсмертной исповедью, как Параска огрела мужа по спине. В Мелентий что-то загудело, и он пошатнулся. Надо сказать, что Параска была проворная молодица, и скалка в ее руках даже посвистывала. Известно с давних времен, что, применяя это проверенное оружие, женщины не молчат, а приговаривают, воздействуя таким образом не только физически, но и морально. Параска не нарушала этой традиции.

— А ты ж, чертова твоя душа, говорил мне, что в лесу доски купил, чтоб ты уже себе болячки покупал! А я ж тебе еще и помогала, глупая, на чердак втаскивать! А ты ж, пентюх, забыл, что у тебя есть дети, чтоб ты не припомнил день, в который на свет народился! А что же теперь нам люди скажут, да как я им в глаза буду смотреть, чтоб ты солнца ясного не видел!..

Дружинники с трудом оттащили Параску — Мелентий уже не кричал, а стонал.

— Оформляйте развод, Макар! — вопила на все село Параска. — Не буду я с ним с одной буханки хлеб есть.

— Думал — на гроб, — уперся, как черт в церковные ворота, Мелентий.

— Тебя ж повесить надо, — вырывалась Параска. — Против колхоза пошел! Да без него мы бы с торбами по свету ходили!

Мелентий грустно посмотрел на односельчан, сел на доски и горько заплакал. Надвинулась гнетущая тишина. Только маленький Линь, ничего не понимая, шмыгал носиком и совал отцу в руки большой пирог с маком:

— На, тату, на, не плачьте…

Эти дома известны всем, хотя они не похожи друг на друга: то высокие модерновые, то скромные двухэтажные, с просторными кабинетами или маленькими комнатами. Возле них всегда растут цветы, и их двери широко открыты для всех. В каждом районном центре стоят эти дома с надписями под стеклом: «Районный комитет Коммунистической партии Украины».

Сюда приходят люди с важными государственными делами и с личным горем, с добрыми предложениями и жалобами. Здесь проводятся краткие деловые совещания и длинные заседания. Бывают здесь радостные дни и бывают такие, что если б стены могли передавать настроение людей, которые работают в этих домах, то они были бы и серые, и красные, и черные. В этих домах словно собраны нервы всего района. В дни войны, когда страна, истекая кровью, завоевывала победу, и в последние годы, когда поднималась из руин, — их называли ш т а б а м и коммунистов. Теперь — мирно и просто: р а й к о м.