Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Решение будет принимать не Гайворон, а общее собрание колхозников. Надеюсь, вы знакомы с уставом сельхозартели? Письмо правительства передано по адресу. Его уже прочитали колхозники Сосенки в своих семьях, с женами и сыновьями, с соседями и знакомыми. Такие письма надо сначала читать наедине. Поразмыслить, пережить, может, и заплакать… И через эти переживания, через глубокое осмысление сути происходящего прийти к выводу, что надо эти поля отдать и распрощаться с прошлым. И коммунисты Сосенки правильно сделали, что подошли к этому крутому повороту в жизни людей не формально, а с душой, по-партийному.

— Гайворонова лирика дорого обойдется государству. Стране нужен уран. Не сосенская картошка, а уран, товарищ Мостовой! Должен быть на счету каждый день, каждый час. Вы знаете, какая напряженная обстановка в мире? О значении, какое придает правительство и Центральный Комитет «Факелу», вы тоже знаете, а мы ведем с вами разговор о душах…

— Людские души, Иван Иванович, может, больше значат, чем уран.

— Смелое заявление, — усмехнулся Валинов. — Какой вуз вы окончили?

— Исторический факультет заочно и партийную школу.

— Понятно. А я вам скажу, как инженер, что при современном развитии техники, автоматизации производства, электроники, ракет, новых видов ядерного оружия, — поучал Валинов, — людские души очень относительное понятие. Душа — это девятнадцатое столетие, Александр Иванович.

— Не могу с вами соревноваться в знаниях ядерной физики, — сказал Мостовой, — но вы преувеличиваете значение урана, ядерного оружия, ракет. Есть вещи посильнее.

— Что вы имеете в виду?

— Человека. Его убеждения, миропонимание, цель, веру.

— Ну, это уже из философии.

— И из жизни. Примеров приводить не надо, они известны человечеству.

— Конечно, но это… сфера политики.

Мостовой рассмеялся:

— Правильно, Иван Иванович… Когда-то Михей Кожухарь читал лекцию и очень метко сказал, что в с ё — есть политика. Колхозники Сосенки, я в этом не сомневаюсь, примут во внимание просьбу правительства, но мы — Гайворон, Подогретый и я, Турчин и вы — должны подумать о людях. Что будут делать они, когда в колхозе останется триста — четыреста гектаров земли, не окажется пастбищ. Как тогда им зарабатывать на хлеб?..

— Это не проблема, Александр Иванович, — отмахнулся Валинов. — Переселим в Казахстан или в Крым. А кое-кто останется работать на руднике. Я об этом уже думал и написал докладную записку в обком партии.

— Как же вы ее написали, не посоветовавшись с нами, с колхозниками? — удивился Мостовой.

— Я писал еще в области, по материалам, которые дали мне в управлении Турчина. Там все подсчитано и обозначено на карте: сколько и какие земли отводятся для «Факела», сколько затапливается территории, сколько сносится участков. А какая разница, где строить дядьке новую хату: в Сосенке или в Казахстане? Кругом свои люди, своя власть.

— Если вы это написали в своей докладной записке, Иван Иванович, то я вам не завидую.

— Почему?

— А потому, что в обкоме умные люди.

— Я вас не… Вы о чем?

— Как же вы можете одним росчерком пера переселить людей с той земли, где они родились, работали, где похоронены их родители?

— А что же здесь такого? Вот я — украинец, а мне все равно где жить: здесь или на Кавказе. Тут мы с вами расходимся, товарищ Мостовой. Вы член Центрального Комитета нашей партии, а мыслите… категориями сосенского дядьки. — Валинов понял, что зашел далеко, но было поздно.

Мостовой, бледный словно мел, вплотную подошел к Валинову и, еле сдерживая себя, сказал:

— Только уважение к органу, который вы представляете, мешает мне просить вас оставить этот кабинет.

Валинов от растерянности не знал, что ему делать: просить извинения или выложить Мостовому все, что он думал в эту минуту о нем. Надо только не показать, что он испуган.

— Хорошо, — спокойно произнес Валинов. — Я… остаюсь при своей мысли, вы — при своей, но надеюсь, что это не отразится на развертывании работ в Сосенке.

Валинов с достоинством кивнул головой и вышел.

— К Бунчуку, — сказал шоферу Валинов, садясь в машину.

Возле почты Валинов приказал шоферу остановиться. Зашел, взял бланк и написал телеграмму секретарю обкома, копию — председателю облисполкома.

«Положение Косопольском сахарном заводе критическое тчк Принимаю энергичные меры тчк Заверяю лично вас завод ближайшее время войдет график тчк Комприветом Валинов».

— Молния, — сказал он телеграфистке.

Действовать. Немедленно, быстро, решительно. Надо, чтобы в обкоме и облисполкоме знали, что Валинов действует, что он все может. Нет, он не будет писать опровержение в газету. Ошибки надо признавать перед начальством, даже когда ты к ним не причастен. Он разворошит эту периферию. Успокоились, потеряли чувство ответственности. К каждому дядьке надо идти с поклоном: разрешите нам добывать урановую руду на ваших полях; уговаривать, когда для страны надо? Собрание не могут провести. Да это решение нетрудно за час принять. Я им продемонстрирую; до приезда Турчина все будет готово… На бюро разводят антимонию, словно у тещи за столом. Родственники… Дружки… Да этого Гавриленко надо гнать с завода… Нашел время производить реконструкцию! И вы еще увидите, товарищ Мостовой. Сдавайте хлеб, молоко и мясо, вывозите свеклу, можете со своим родственником слушать соловьев… подготовкой строительства «Факела» я займусь сам.

Бунчук очень обрадовался, увидев Валинова:

— Спасибо, что зашел, Иван Иванович. Людмила еще не пришла из школы, но мы сами управимся.

— Нет, нет, ни единого грамма, Петр Иосипович. И есть не буду. Другим разом. Сейчас еду на завод. Вызвал директора Сахаротреста.

— Может, хоть яблочко съедите? — Бунчук поставил перед Валиновым вазу.

— Не хочу.

— Ты вроде чем-то взволнован, Иван Иванович?

— Разговаривал с Мостовым.

— Тот доведет.

— Ничего, Петр Иосипович, мы тоже не в темя битые. Я вот о чем думаю, — пристально посмотрел на Бунчука. — Потянешь косопольский завод?

— Но там же… Гавриленко… — растерялся Бунчук.

— С Гавриленко нам придется распрощаться.

— А как Мостовой посмотрит на это?

— Гавриленко — наша номенклатура… И мы не можем все время заглядывать в рот Мостовому. Партийная дисциплина одинакова для всех. Так что, даешь согласие?

— Ну, если… надо, то… Я — коммунист, Иван Иванович.

— Это достойный ответ. Разберемся на заводе — позвоню.

Бунчуку хотелось побежать в школу к жене или запеть. Закончилось пенсионное существование! Петр Иосипович вдруг почувствовал, как грудь наполнилась радостью, а руки — силой.

— Мостовой часто выступает с речами или лекциями? — перебил мысли Бунчука Валинов. — Ты их слышал?