Елена Быкова - Большая Ордынка

И не только улица преобразится. Люди тоже станут другими. Появятся много светлых и ярких пальто, все расфрантятся в честь весны и сделаются сразу моложе и красивее.

Каждый день, если я не опаздываю на работу, на углу Ордынки и Пыжевского встречается мне одна пара, наверно, муж и жена. Они похожи друг на друга. Оба небольшого роста, но крепкие, ладные. Не знаю, вместе ли они работают, но в этот утренний час они всегда вместе. Всегда одеты со вкусом, а уж летом она каждый день в новом платье.

Они всегда о чем-то оживленно разговаривают друг с другом, всегда у них довольные лица, наверное, они очень дружны. Редко идут они молча и не под руку. Тогда я встречаю их после Пыжевского. Значит, сегодня они позже вышли из дому, опаздывают и сердятся друг на друга. Мне хочется узнать их профессию. Кто они, что делают, как нашли друг друга, где учились, почему так дружны? Но как задать им все эти вопросы? Им не до меня. Каждый день они проходят мимо, а я ничего не знаю о них. Но, конечно, это очень счастливые люди.

Сегодня совсем тепло. На дворе геологического института в машины, затянутые сверху брезентом, грузят снаряжение. Вокруг много молодежи. Наверное, очередная партия уезжает в экспедицию.

Куда направят они свой путь? На юг или на восток, а может быть, на север? Надолго ли уезжают с нашей Ордынки? Скоро уеду и я.

А липы совсем распустились. Кроны стали мощными и зелеными, но пыли пока на них нет. Значит, еще весна.

В переулке, где выстроены два новых института, осталось несколько старых деревьев, и соловьи прилетают сюда на прежние свои места. Не обращая внимания на городской шум, на искры троллейбуса, они, как и прежде, отсвистывают в восемь колен свою вечную песню любви, и новые влюбленные приходят слушать ее.

Часто навстречу мне попадается гражданин, пожилой и солидный. Вот у кого противный характер — всегда недовольный вид. Брови нахмурены, губы сжаты. Встречаю его в разное время, и всегда идет он вот так, уставившись в землю. Кто он? Ему совсем не интересно смотреть на распустившиеся липы, на Ордынку, на прохожих. Не любит он нашу улицу, видно себя одного только любит, а может быть, не любит и себя.

Но, может быть, у него неприятности по работе? Или ушла жена? Ну что ж… наверняка она правильно сделала, противный у него характер.

А когда наступает время цветения лип, вся Ордынка благоухает. По улице льется аромат. Люди идут и дивятся, не понимая, что происходит в мире. Ах да… это липы цветут. Почему так чудесно кругом, сладчайший дурман в голове, что случилось такое? Ах да… это липы цветут!

Никто, пожалуй, на всей Ордынке не внушал мне такого уважения, да и такой симпатии, как свеженький и полный старичок с разбухшим портфелем. Он носил его как-то странно — на вытянутой, отставленной руке. У него были седые торчащие усы, всегда был он чисто выбрит, розовые щеки его лоснились, ботинки до блеска начищены, и весь он был воплощением аккуратности и порядка. Каждый день его можно было встретить у здания почты ровно в восемь пятнадцать. Он шел ровным шагом, никогда не спешил, и если я, опаздывая на работу, запыхавшись, бежала по улице и попадалась ему у Климентовского, неодобрительно качал головой.

Стыдно сказать, но он, этот милый и, наверное, добрый старик, был единственным, кто сумел научить меня дисциплине. Однажды, когда я, как обычно, опаздывала я в сбившемся набок берете бежала по Ордынке, он, встретившись со мной, вдруг остановил меня на ходу, взял за руку и строго, доброжелательно и немного грустно сказал:

— Ну зачем вы так зря и попусту теряете чувство собственного достоинства? Неужели не лучше выйти из дому пораньше на десять минут? Простите меня, старика!

Он отпустил мою руку и медленно проследовал вперед. А я… я побежала дальше, ощущая горькую справедливость его слов.

С тех пор я не опаздывала.

Осенью Ордынка становится совсем особенной. Нет весеннего звона. И хоть так же людно на улице, так же много машин, она как бы замирает в предчувствии зимы и стоит тихая, немного торжественная. Легкая грусть не оставляет меня тогда, странная грусть, которую неизменно испытываешь осенью, когда воздух чист и прозрачен и деревья стоят — не шелохнутся в золотом, роскошном своем уборе.

…Даже воздух казался тяжелым в те дни. Они шли по Ордынке серой колонной с вещевыми мешками, не попадая в ногу, ополченцы, только что одевшие форму. И вдруг голос вырвался из строя, один, неповторимо высокий: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна, — идет война народная, священная война».

Они шли…

Как раз осенью я познакомилась на Ордынке с одной милой женщиной. Она несла много яблок в нитяной сетке. От тяжести сетка порвалась, яблоки рассыпались, она стала их подбирать. Прохожие помогали ей, но все спешили. Я, наученная старичком, теперь уже не торопилась и помогала ей прилежней других. В награду получила душистый апорт, от которого не смогла отказаться. Я держала в руке яблоко и думала о том, как странно, что именно оно является предметом бесчисленных легенд и сказок с незапамятных времен. Яблоко с древа познания добра и зла, яблоко раздора, яблоки Гесперид, наливные яблоки, умерщвляющие и возвращающие жизнь, яблочко на золотом блюдечке, показывающее все, что происходит на белом свете. В чем его загадка? И что откроет мне яблоко, подаренное на Ордынке? Пока я думала об этом, новая моя знакомая говорила, что яблоки прислал ей сын из Казахстана, что он летчик и служит сейчас там, сама же она химик, работает в институте и яблоки несет, чтобы угостить товарищей по лаборатории.

Теперь всегда, когда мы встречаемся с ней и вместе идем по улице, она рассказывает о себе. Муж ее был военным, служил в Каунасе. Этот день — 22 июня — был днем трехлетия их свадьбы. Когда ее с малышом и одним чемоданом муж посадил на уходящую машину — это был последний раз, как она виделась с ним. Она рассказала о тяжких днях эвакуации. О том, как рос ее сын, окончив школу, поступил в энергетический институт и вдруг с первого курса ни с того ни с сего сбежал, перешел в летное училище, стал летчиком.

Как-то я спросила ее:

— Почему вы не вышли замуж? Вы же остались совсем молодая, красивая.

— Красота здесь ни при чем, — сказала она. — Замуж выходят и некрасивые. А вот я — не вышла. Случается, и пожалеешь. — И улыбнулась мне.

На Ордынке зажглись фонари, падает снег. Сплошным потоком мчат автомобили. Мне захотелось пройтись по улице, подышать морозным воздухом, ощутить на щеках легкое прикосновение пушистого мартовского снега. Он падал крупными хлопьями, запорошил все липы, шапки и воротники прохожих. В торжественном его изобилии чувствовалась печальная расточительность уходящей зимы.

Из филиала Малого театра, что на Ордынке, выходил народ. Окончился спектакль. Меня обогнала молодая пара.