Владимир Исаков - Дом на берегу

Ладно. Степан снялся с дробилки, пришел ко мне на фабрику-то. Взяли его. Тоже стал робить. Получай карточки-то. Тот получает килограмм, другой килограмм. А на фабрике в обед дают еще горячо и двести грамм хлеба. С хлебом на работе-то. «Давай, Тонька, на одну карточку не будем хлеб получать. Сэкономим». — «Давай». Дня три не получам. На четвертый день получим мукой.

Принесем муки, давай стряпать пельмени. Он заводит, я и тесто еще не умела заводить. Тета Василиса скажет: «Ак чё вы. Я бы ведь вам завела». — «Нук чё, я сам заведу». Заведем, настряпам пельменей. Капустных, то мясных. Мясо-то тогда нам на бирки-то, на карточки-то на эти, давали. Настряпам пельменей, наедимся. После уж, как выпьет, дак он все ревел: «Помнишь, Тонька, как мы с тобой жили?»

Потом начали говорить маме-то с папкой: «Переезжайте к нам на Кудельку». — «Дак фатеры-то нету». А тут жил такой Тюстин. У его рук не было, руки были обморожены. Он не робил, держал фатерантов. Хресно-т Василей у его и жили. А в ограде там така конюшна была. У ей окошко небольшое. Летом-то нас в эту конюшну и пустили. Там камин был излажен. Времянка была сделана. Мы там и жили. Мама-то с папкой, дедушко, мы со Степаном. Дедушко все с нам: «Никуда от Марии не пойду». Вот тут лето-то прожили. Прописали всех. В домову книгу занесли.

Папка-то устроился сторожем в ясли. Устроился сторожем, нам дали комнату в бараке. Мы в бараке и жили. А хресно-т Василей опять купили дом. Тут же, рядом с нашим-то бараком. У их тут хороший дом был. Потом Ондрий сюда же переехали, напоследе-то.

Вот зиму-то прожили в бараке. Папка пошел искать. «Надо искать где-то каюту». Ну, чё. Он робил, Степан робил, я робила. У нас уж деньги-то были. Хоть так-то карточки, но все равно. На фабрике-то давали по пол-литры молока. Бирки скопим, принесем молока, мама чё-нибудь состряпат. Мы уж тут лучше жили. С мамой-то.

Папка поискал, купил вот эту каюту, на Первом-то Номере. Поселок назывался — Первой Номер. Две улочки. Пришли туда. Там клопов, как на муравьище. Мама ревет: «На, купил кого-то…» Ну а на чё было брать-то? Денег-то не лишка. Триста рублей, ли сколь ли, он отдал. Где было брать много денег-то?

Ну, папка со Степаном тут которо отломал, отбросал. Нову кухню приделал. Стали жить в этой каюте. «Говорите спасибо, хоть это есть. Хоть будем жить в своем гнезде».

Тут, возле папки-то, все и жили. Папка стал опять пушнину заготовлять. На старом базаре, у озера-то, в ларьке сидел.

Ондрий-от с Матреной на бочке робили. Водопровода-то не было. Оне ездили, начальству в бочке воду возили. Матрена чё, не любила унывать. Все пела песни, ездила на лошаде-то.

Хресно-т Василей потом вот в военной школе служил. Обучал на конях, на вершной ездить. Кавалеристов готовил.

Мы со Степаном-то на фабрике робили. Он уж тут другой раз женился. Папка ему нашел Лизавету-то: «Степан, тут наша, тамошня девка-то, дак надо свататься». Сходили, высватали Лизавету-то.

У всех уж тут робята росли. У Ондрия-то вот Славик с Валентиной. У хресного-то Василья — Леонид. У Степана-то вот родились Нина с Галиной. Все тут, возле мамы-то с папкой, и держались.

Помнишь избушку-то у Зеленого? Тут, у озера-то, был такой магазин. Зеленой назывался. «Где живешь?» — «У Зеленого». Вот там была больша площадь. На площади стояли магазин да эта избушка. Кака-то бревенчата сторожка. Мы с отцом женились, дак и жили в этой избушке-то.

До этого к папке Ячменевы все ходили, подговаривались: «Вот у нас скоро солдат из армии, мы придем свататься». Раз идут. В сентябре ли, в августе ли, А я стояла на улице, с соседкой разговаривала. Смотрю — чё-то идут два мужика, женщина. Один снял кожану тужурку, надел на другого. Переменились. Я смотрю — о, нарядной. Нарядного жениха ведут. Я еще похохотала с соседкой-то. «Сватовщики». — «Каки сватовщики?» — «Да к нам».

Смотрим, верно, к нам идут. Захар-от, значит, да Ячменевы — его-то старша сестра, хресна Оганя, с хресном Васильем. Мама-то с папкой дома были. Ну, посидели, поговорили. Я тогда не сказала — пойду, нет. Ну а потом чё… Мама с папкой начали говорить, што надо вечер делать. Тогда свадьбы-то не делали. Вечер сделали у их, да вечер у нас. И все. Вышла взамуж.

Отец-от родом из Некрасовой. Семья-то у их в Некрасовой жила. Вот папаша-то с мамашей — Иван Пуданович с Опросиньей Ильиничной, хресна Оганя, Домна, он. Больше никого, он уж последней был.

Оне все трое ведь от разных матерей. У Ивана-то Пудановича четыре жены было дак. Отцову-то мать Ульяну Левановну он третью взял. А последня, Опросинья Ильинична, им всем уж неродна была. У ей не было детей-то.

Захар-от тогда в лесу робил. Из деревни много посылали на лесозаг-от. Вот их пошлют на всю зиму. Он те годы поминал: «Нам досталось. Мы поворочали лесу-то».

Вот всё лес возили. У их дровни с подсанками. Заготовляют там бревна. На лошадях возят всю зиму. В лесу, в бараках, и жили.

Потом куда деваться? Поехал в город, устроился на строительстве щекотуром. Пожил там сколь-то. Потом в совхозе, на ферме робил. Корм возил, да пахал, да жал, да… Все делал.

Оттуда его, видно, и взяли в армию-то. Он ведь в этой… в кавалерее служил. Где-то на Дальнем Востоке. Там оне были.

Ну а старики-то сюда, на Кудельку, перебрались. Написали, штоб приезжал к им после армии-то. Оне тут и жили, в этой избушке-то.

А я-то пришла. Господи… Никакой ограды у избушки-то, нечо. Выйдешь — чисто поле во все стороны. Потом уж корову купили, начали огораживать, делать двор. Стали жить-то.

Папаша, Иван-то Пуданович, еще до меня умер. Я пришла в сентябре, а его схоронили в июне. Оне оба, с нашим Ондрием, умерли из-за этого несчастного сена.

Василью Ячменеву надо было сено, везти. Откуда-то с дальнего покоса, из-за Пышмы. Папаша с нашим Ондрием-то и поехали. Видно, уж весной, в мае. Поехали, погрузили. Обратно стали переезжать Пышму, у их сено-то с курка и слетело. Слетело. Чё делать? Оне в реке двоем и подняли этот воз-от.

Подняли, и оба надорвались. Папаша-то оттуда сразу лоском приехал. В июне-то он уж умер. А Ондрий-от вот дотянул до марта. Все лежал, не мог нечо делать. Ну, у их надсада. Вот таки просни были на боках-то. Ондрий-от нечо в рот не мог взять. Его рвало без конца.

Хресна Настасья у нас правила хорошо. Она правила, его, а нечо не могла сделать. Зимой-то его повезли в больницу. Не то в январе, не то в декабре. Ой как Валька у их ревела! «Тятя, не езди, ты не приедешь домой-то». И так он и не приехал. Умер в больнице.

Первого-то марта, значит, воскресенье было. Накануне мама с Матреной ходили к ему. Пришли оттуда, ревут: «Плохой Ондрий шибко». В воскресенье-то папка пошел. Пришел, он спит. Я, говорит, подошел к ему, сел тут. Сел, сижу. «Ондрий, ну чё ты?» — «Я, тятя, седни сплю. У меня нечо не болит. Шибко спать хочу».