Альберт Гурулев - Осенний светлый день

И впервые в жизни Иван почувствовал себя в тайге так, будто стоял он около необозримого хлебного поля, на которое не пришли и никогда не придут жнецы.

Давным-давно, на истоках своей жизни, когда о химии лишь жарко мечтали и довольствовались натуральным и здоровым продуктом, Иван помнил и о такой бедной роскоши, как кедровое молоко, которое теперь, огербицидившись и отравившись химией, не купишь и за золотое золото. Но ведь соберет таежный урожай человек, только организуй этого человека, и будет на столе этот деликатес, кедровое молоко. Как все просто.

Только почему так получается, что с некоторой оглядкой, на свой страх и риск, пришли они малой бригадой в тайгу и будут свидетелями, как погибнет на глазах урожай таежного хлеба.

Осели и подтаяли снега на хребте, почти сошел снег по нижним его поясам, прокатились по падям и распадкам потоки вешней воды, поутихли ручьи и речки, дорога в тайгу стала доступнее, и в тайгу заметно и незаметно потянулся люд. Ранними утрами, когда воздух особенно прозрачен и легок, откуда-то издалека стали доноситься слабые, как во сне, удары колота.

А однажды, уже под вечер, они услышали комариный перегуд мотора. Перегуд точил и точил тишину, все крепче въедался в таежные отроги, и наконец стало понятно, что в сторону зимовья движется трактор. Бригада в полном составе сидела около костра, отдыхала после трудового дня, мирно ожидала ужин, но рокот тракторного мотора разрушил привычное спокойствие, наполнив вечер нетерпеливым и тревожным ожиданием.

Прошло, пожалуй, не меньше получаса, прежде чем меж деревьев показалась черная машина. Метрах в тридцати трактор остановился, из кабины почти вывалился мужик и с трудом укрепился в вертикальном положении. Его сразу же признали: тракторист из Мойгатов, тот самый, с дряблокожим и пепельным лицом, заявлявший в вечер найма, что везти людей в тайгу его очередь.

— Здорово, мужики, — крикнул он, придерживаясь руками за гусеницу. — Куда я попал?

Тракторист отцепился от машины и пошел к костру утычной походкой пьяного человека, и казалось, что он вот-вот зацепится ногой за ногу, рухнет на мох и заснет. И было до невероятности удивительно, как он смог привести сюда трактор, не сорваться на каменных крутяках, не разбиться в тесноте деревьев.

Тракторист дошел-таки до огня, шмякнулся на услужливо подставленный чурбак и еще раз хрипато поздоровался.

— Здорово, здорово, — за всех ответил Костя.

Ивану мимолетно показалось, что поздний гость старается казаться пьянее, чем он есть на самом деле, но не углядел в том никакого смысла и тут же решил, все это ему померещилось и что тут в безлюдье он стал по-таежному излишне подозрительным.

Почти месяц шишкари не видели нового человека и теперь с дружелюбным интересом посматривали на посланца цивилизованного мира.

— Чаю хочешь? — заботливый и сердобольный Глеб, не дожидаясь ответа, протянул трактористу свою большую алюминиевую кружку.

Тот взял ее бурыми малоподвижными руками, припал к кружке узкими, в сухих трещинах губами, шумно всосал в себя горячую жидкость, утомленно вздохнул.

— Ты куда едешь? — спросил Костя. Костя спросил это спокойно, буднично, но его чуть раскосые, с голубизной, сибирские глаза на мгновение цепко остановились на лице гостя и равнодушно скользнули мимо.

— Еду, стало быть, — тракторист ответил излишне косноязычно, и снова Ивану показалось, что он пьян гораздо меньше, чем ему хочется показать.

— А один почему? Ты один или с народом? — не отставал Костя.

— Дак ребята у меня… Ушли… Вот ищу. Счас поеду.

— Да ты куда поедешь? — испугался Глеб. — Посмотри на себя. Ты ж убьешься. Пей чай и ложись спать. А утром поедешь.

Тракторист хотел что-то возразить, но Глеб встал и решительно сказал:

— Никуда не поедешь. Я сейчас и трактор заглушу.

Все это время трактор уверенно и негромко урчал, готовый к движению, терпеливо ждал своего хозяина. Глеб нырнул в кабину, трактор рыкнул синим дымком и разом превратился в мертвую груду металла. Сник и тракторист, словно израсходовал остатки сил.

— Ладно. Чего там. Спать лягу.

Наутро, едва рассвело, тракторист уехал, уже более внятно, хотя и путано объяснив, что вчера он перебрал, мужики, с которыми он ехал в тайгу, куда-то делись, и если он их не найдет в ближних попутных зимовьях, то прямым ходом поедет домой.

Трактор заревел, ломая утренний покой, Иван удивился, как он в городе исхитрялся не замечать и спокойно жить среди шумной колготни трамваев, асфальтоукладчиков, сотен пролетающих мимо больших и малых автомашин. Тут вот один трактор рычит, а будто кто-то бесцеремонно и зло трясет твою душу. Вон даже ворон, прижившийся около зимовья и прозванный Гришкой, улетел подальше, сел на высокую сухую вершину кедра и смотрит оттуда настороженно и строго.

Еще вчера планировали бить орехи по южной стороне от зимовья, но Костя за завтраком неожиданно объявил, что сегодня пойдем вниз по тропе, пойдем почти до ручья и там поработаем день-два. Иван и Тимоха хоть и удивились Костиному решению, но в таком деле по привычке промолчали, а Глеб высказал свое недовольство вслух:

— Чего это мы по тайге, как блохи по собаке, прыгаем?

— Около зимовья всегда успеем обить. А там у тропы кедрач шибко привлекательный. Любого остановит. И место для выноса удобное. — Костя хоть и заострился скулами от недовольства, но снизошел до многословного объяснения. — Мы раньше всех пришли сюда, нам и выбирать участки. А то притащатся…

Глеб спорить не стал, в словах бригадира некоторый резон был: тяжелые крапивные мешки с шишками сподручнее по тропе выносить, нежели чертоломить по мхам, через бадановые заросли, через валежник.

Собрались, как всегда, быстро. Побросали в рюкзак продуктишки на пару дней, вывалили неподалеку от костра на утоптанную площадку остатки вчерашней еды, ворону Гришке на временный прокорм, потуже подпоясались и — вперед. Ивану пришлось прихватить и ружье. В бригаде было два ружья: у Ивана и Кости, с которым тот никогда не расставался. Иван свое ружье таскать ленился, старался оставлять его в зимовье, но после того как наткнулись на медвежьи следы, стал носить тяжелое, мешающее работе ружье более охотно.

В тот день Иван «колотился» неподалеку от остальных мужиков, постоянно слышал глухой перестук колотов, работалось споро и бодро, и он увлекся, но постепенно стал испытывать непонятную тревогу и вдруг осознал, что остался один. Он посмотрел на часы — половина двенадцатого. До встречи у первого зимовья, где решили собраться на обед, еще два с половиной часа. Иван выбрал очередной богатый орехами кедр, но бить не стал, прислонил колот к стволу и стал слушать. Тайга словно затаилась, не слышно ни одного работающего колота. Это было непонятно и немного пугающе.