Виктор Ильин - Повести

— Поступай как знаешь! Будешь рассчитываться, зайди!

Алексей повертел в руках серую картонную папку, осторожно положил ее на край стола главного инженера и вышел.

Для формирования добровольческого полка химиков отвели заводской Дворец культуры. Построен он был в первую пятилетку и по замыслу архитекторов должен был отразить переходную эпоху. Но так как толком никто не знал, как надо понимать это, получился Дворец культуры некрасивым снаружи и неуютным внутри. Зато говорили, что, если смотреть на Дворец сверху, он похож на самолет. Так это или нет, никто в поселке не знал, потому что самое высокое здание и было этим Дворцом.

Летом почти каждый вечер на балконе Дворца играл духовой оркестр, которым руководил слесарь Коля, по прозвищу Балетник, а на асфальтовой площадке толпились пары, разучивая модные танцы танго и фокстрот. И каждый раз туда же привозил свою фанерную голубую тележку мороженщик Янкивер, тщедушный смуглый мужчина, работавший от никому не ведомой артели.

И каждый вечер поселковые мальчишки сбегались к Дворцу культуры, подгоняемые гулкими звуками барабана и ожиданием возможности полакомиться мороженым, если вдруг кто-нибудь из взрослых парней купит у них для фасона таловую трость с резным узором. Тогда счастливец подбегал к Янкиверу, протягивая теплые, влажные медяки, и, затаив дыхание, смотрел, как мороженщик заученными движениями с лязганьем споласкивает под рукомойником, укрепленным на тележке, луженую формочку, закладывает в нее вафлю, нагребает ложечкой мороженое, прикрывает его сверху коричневой вафлей и грустно говорит: «Кушай, мальчик, на здоровье!»

Да, не баловали химики свою детвору лакомствами. И знал Янкивер, что двух банок хватит ему в любой самый людный день. А вот в эти дни, когда заняли Дворец культуры под добровольческий полк, не хватало мороженщику лакомого товара. Не зная как или не умея по-иному выразить свое чувство, щедро угощали отцы детвору мороженым. И хоть не разрешали добровольцам выходить из здания, дневальных поставили у дверей, да ведь свои люди дневальные, — передавали отцы гривенники и двугривенные своим детям, наказывая при этом не кусать мороженое сразу помногу, чтобы горло не застудить.

Вместе с другими ребятами целыми днями слонялся возле Дворца Андрейка Филатов. Вначале он, так же как и другие, охотно поедал мороженое, смеялся над предостережениями, а потом, когда увидел отца в новой, необмятой гимнастерке, наголо остриженным, увидел через щель в заборе, как неумело марширует отец вместе с другими по асфальтовым дорожкам, как неуверенно колет винтовкой мешочные чучела, наотрез отказался от мороженого.

И другие мальчишки тоже перестали толпиться возле голубой тележки Янкивера, да и ему самому, видимо, надоело без толку торчать возле Дворца. Он выплеснул воду из рукомойника, вынул деревянную затычку внизу тележки, оттуда медленно полилась смесь соли и льда. Натужно поскрипывая, тележка тронулась, и никто из ребятишек не взялся помочь Янкиверу, как делали раньше. Янкивер тяжело вздохнул, лицо его сделалось еще более грустным.

Через полчаса вода на асфальте высохла, и корка соли на нем стала похожей на седую косматую прядь.

По местному радио было велено наклеить на окна крест-накрест бумажные полосы, которые, как говорили, спасают окна при бомбежке. А однажды вечером всех пригласили поглядеть, как будут тушить зажигательные бомбы.

К вечеру на пустырь, где происходило учение, было не пробиться. Заводские пожарники отгоняли детвору, которая норовила стать поближе к бомбам, уложенным на песчаной подсыпке. Тут же стояли ящики с песком, бочки с водой.

По команде пожарники подожгли бомбы. Металлические бутылки зафыркали, заплевались ослепительными струями огня, задымили. Мальчишки восторженно закричали, женщины опасливо подались в стороны, а пожарники неумело принялись орудовать зажигалками, наваливаясь впятером на каждую бомбу.

Женщины, стоявшие возле Дуни с Андрейкой, вздыхали:

— Нешто нам с ней справиться?

— Вон какие мужики гладкохарие — и то не сразу ее!

— А ну-ка на платье капнет? Сожгет ведь!

— Она и металл прожигает, — солидно разъяснил Андрейка. — Это термит. Смесь алюминия и магния. Мы в кружке проходили.

— Вон чего! — ахнула соседка Пяткина. — А вы подумайте, люди добрые, и неужели это все для нас? И-их, бабоньки, лучше уж сейчас в землю зарыться.

— А вот, тетка, и велят для этого щели рыть, — решил припугнуть Пяткину кто-то из молодых пожарников. — Неужто не догадалась?

В поселке, действительно, всем велено было копать щели-бомбоубежища. Копали азартно, соревнуясь дом с домом, кто сделает быстрее, лучше обиходит щель изнутри досками, чтобы не осыпались стены.

— Будет тебе, полоротый! — Пяткина поспешила перейти в наступление. — Небось быстрее моего зароешься!

— Пойдем, Андрейка, — позвала мать. — Стыдно слушать, чего плетет.

— Куда же ты, Дуня, куда? — окликнула ее Пяткина. — Чай, и я с вами домой пойду!

— Нет, мы к Дворцу пойдем, — неохотно ответила Дуня, — может, отца увидим… Да, Андрейка? А вдруг и завтра их не отправят? У меня бы квас поспел к завтраму. Больно уж он его любит.

— Тетя Дуня, Андрейка! — послышался издали мальчишеский голос.

— Это Мишка Пяткин, — недовольно сказал Андрейка и спросил подбежавшего: — Ну, чего орешь?

— А я не к тебе. Тетя Дуня! — Мальчишка еле переводил дух. — Дядя Алексей велел сказать, чтобы быстрее, значит, к Дворцу… Их нынче отправляют, говорит… Меня увидел, позови, говорит, моих-то! — И не удержался, похвастался: — А мне он пустой патрон дал! Что, завидно? А у тебя нет!

Возле Дворца было людно. Из дверей зрительного зала, из вестибюля все выходили и выходили поселковые мужчины, ставшие вроде бы чужими и незнакомыми в военной форме. В руках они держали винтовки с примкнутыми штыками, на спине у каждого горбом торчал вещмешок, толстым серым жгутом наискось висела скатка. И все они были словно бы на одно лицо, настолько одинаковым у каждого было выражение суровой сосредоточенности, отрешенности и в то же время желание найти в толпе женщин и детей своих родных. Слитный топот сотен ног, поблескивание штыков, негромкие команды, крепкий запах ваксы и оружейного масла — все это остановило женщин, и они оцепенело смотрели, как выстраиваются в походный порядок те, которые вчера еще были аппаратчиками, машинистами, слесарями, мастерами, служащими, кадровыми работниками химического завода, а теперь стали красноармейцами и сейчас уходили на фронт.

Кто-то вскрикнул в толпе женщин, испуганно заплакали дети, в колонне обеспокоенно закрутили головами, зашелестел невнятный гул.

— Товарищи красноармейцы! — раздался зычный голос где-то впереди колонны. — Можно разойтись на четверть часа!