Виктор Ильин - Повести

Но лесовичка, не дожидаясь весны, прикатила в Мурзиху. Бабы заметили, как проходила она Мурзихой с большим заплечным мешком, слышали, как справлялась, где живет Костюха Пряснов, видели, как скрылась она в избе, а потом вдруг выскочила оттуда вся в слезах и побрела обратно к околице. Всякое говорили на этот счет в Мурзихе, но никто толком не знал, почему незнакомка долго плакала на выгоне, прижавшись к глухо гудевшему телефонному столбу, а напоследок гневно швырнула в сугроб смятый комок зеленоватых трешниц. Пытались бабы узнать у Костюхиной жены, но та бормотала что-то насчет спекулянтки и упорно переводила разговор на другое. Так и не добились ничего люди. Да и кому больно охота в чужой душе ковыряться, когда своих забот и печалей хоть отбавляй!

Вот по этим-то причинам — остался в селе почти единственным мужиком и сумел провести простодушную лесовичку — считал себя Костюха Пряснов большим удачником и счастливцем. И поэтому сегодня, в один из последних вечеров вьюжного февраля, чувствует себя превосходно колченогий, не спешит улечься спать, не гасит чадящую лучину.

А между тем среди ночного безлюдья, гнетущей тишины и призрачного лунного света неслышно и беззвучно гасли огоньки в домах Мурзихи. Дольше других светились окна двухэтажного строения, в котором размещалась мурзихинская школа-семилетка.

В одном из классов школы было многолюдно и шумно. Учительница немецкого языка, маленькая краснощекая старушка Агнесса Леопольдовна, обрусевшая немка, эвакуированная из-под Минска, встряхивая седыми букольками, разучивала со школьниками песенку. Оркестр, состоявший из двух балалаек и двухрядной гармошки, наконец, начал сыгрываться.

Агнесса Леопольдовна похлопала в ладоши, звонко крикнула:

— Дети, еще раз! И…

Оркестр заиграл. Учительница, притопывая огромным разношенным валенком, тоненьким голоском запела:

Коверкая, перевирая, разноголосый хор нестройно подпевал Агнессе Леопольдовне, заглушая временами оркестр. Учительница сердито взмахнула рукой, и хор сконфуженно умолк.

— Больше чувства, веселья! Надо улыбаться, дети! Еще раз!

Наконец Агнесса Леопольдовна разрешила детям разойтись. Ребятня гурьбой вывалила на крыльцо и, радуясь свежему воздуху, морозу, полной луне, с криками и хохотом побежала по улице, испещренной собачьими следами.

И от этого шума и гомона как будто светлее стало на улице, и дома, словно стряхнув с соломенных крыш дрему и оцепенение, стали выше. В окнах опять замелькали огни, желтя сугробы и мерцая лучистыми звездочками.

Потом все снова стихло в селе. Снова одиноко застыла в белесо-синем небе немерзнущая луна.

…Костюха Пряснов уже взялся было рукой за скрипучую доску-задоргу, предохраняющую, чтобы не упасть с печи, позевывал, предвкушая долгий сон, как вдруг до его слуха донесся тоненький тягучий звук. Костюха замер, прислушиваясь. Так могли скрипеть кованые полозья саней, раскатываясь на ухабах. Костюха прильнул к темному глазу в окне. Глазок подернуло пленкой льда, и пока Костюха сдувал ее, сани проехали. На санях виднелось что-то черное, шевелящееся. Держа в руках вожжи, рядом с лошадью шагал мужчина в тулупе.

«Из района, наверное, — подумал Костюха и заторопился на улицу. — К кому бы это? К Зюгину вроде бы?»

— Куда ты? — окликнула его с печки жена.

— По нужде я! — огрызнулся Костюха и выскочил на крыльцо.

Вытягивая шею, он всматривался вслед удаляющимся саням. Нет, ехали не к Зюгину. Сани остановились возле Досовых, которые жили через три дома от Костюхи. Он увидел, как возница постучал черенком кнута в темное окно, слышал, как вызывал на улицу Пелагею Досову.

Мороз щипал Костюхин живот, лез под незаправленную рубаху, поверх которой был накинут полушубок. Костюха ежился, но любопытство пересиливало. Приплясывая от нетерпения, он ждал, заранее предвкушая, как завтра станет рассказывать всем охочим до новостей о ночном визите к Досовым.

«Неспроста это, — щерил он реденькие зубишки, — калым какой-нито».

На санях кто-то завозился, пытаясь приподняться.

«Пьяный, никак? — злорадно и завистливо ухмыльнулся Костюха. — Люди, понимаешь, голодом сидят, а тут рогами в землю норовит. Завтра в правлении скажу».

Он еще больше укрепился в этой мысли, когда признал в вознице объездчика Зюгина, своего неуязвимого врага.

«И про это скажу, — ликовал Костюха, пробираясь вдоль плетня к дому Досовых. — Отольются быку коровьи слезы».

В доме у Досовых скрипнула дверь, зазияв черным провалом, и тотчас же женский крик согнал немую стылость пустынной улицы.

— Ваня!

Костюха увидел метнувшуюся к саням Пелагею Досову. Концы полушалка крыльями взметнулись у нее за спиной.

Костюха заковылял быстрее и, наконец, разглядел в санях Ивана Досова.

— С приездом, Иван Сергеевич! — закричал Костюха еще издали. — Значит, с приездом, выходит!

Иван вяло протянул руку, негромко сказал что-то, оглаживая припавшую к нему Пелагею.

— В избу надо, в избу, — захлопотал Костюха в предчувствии неминуемо предстоящей выпивки. — Где вещички-то? — Он принялся шарить в сене, наваленном в санях, ощупал тулуп, похвалил скороговоркой: — Хорошая вещь! Ишь, какой тулупчик!

Зюгин отдернул тулуп, недобро сказал:

— Ладно, ты!

— Ты извиняй, Константин, — хрипло и радостно проговорил Иван, придерживаясь за плечо жены. — Завтра приходи. И ты, дядя Федор, не побрезгуй.

— Ладно, ладно, — пообещал объездчик, — отдыхай давай. Увидимся еще! Но-о, — понукнул он закуржавевшую лошадь.

«Эх-ма, — огорчился Костюха, глядя, как, опираясь на Пелагею, тяжело идет к крыльцу Иван. — Война, мать ее…»

Собственно, огорчения его были вызваны скорее сорвавшейся выпивкой, чем состраданием к раненому соседу.

Сожалеюще кряхтя, Костюха заковылял к своему дому. Пинком распахнул дверь, закрыл ее на защелку, сбросил в избе полушубок и валенки и, уцепившись за скрипучую задоргу, влез на печь.

— Чего там? Из района, что ли? — сонно спросила жена, когда он улегся рядом с ней.

— Ваньку Досова привезли, — буркнул Костюха, укутывая ноги ватником. — На казенных вроде ногах. Отвоевался. — Он зевнул. — Подвинься. Ишь, развалилась… Беда прямо с вами, с бабами.

Предполагалось, что немцы, отброшенные нашими войсками в декабре от Москвы, готовятся весной применить боевые отравляющие вещества. Тактико-технические данные шестиствольных минометов, захваченных под Ельней, также свидетельствовали о том, что противник может вести из них стрельбу химическими снарядами.