Вадим Собко - Ключ

Казалось, в это мгновение должны были грянуть оркестры, вспыхнуть праздничные фейерверки, ударить в небо сверкающие фонтаны, но ничего подобного не произошло. Стыковка — это только первый этап работы, теперь нужно все проверить, сделать полет абсолютно безопасным и только тогда позволить космонавтам перейти из корабля в орбитальную станцию. Но стыковка прошла благополучно, и от этого у всех появилось приподнятое, радостное настроение. Хорошее начало любого дела — как удачный запев песни: запев хороший и песня будет хорошей. Появилось даже время для шутки: вдруг на пульте отображения информации между двумя рядами букв и цифр появились слова:

«У профессора Лубенцова родился сын. Вес — 3 600 граммов. Самочувствие матери хорошее. Температура 36,7. Пульс — 72, кровяное давление 120/80. Поздравляем».

Появились, мелькнули перед глазами и тут же исчезли, все произошло настолько быстро, что Демид не понял: действительно он это увидел и прочел или ему только показалось. Можно проверить, на широкой бумажной ленте АЦПУ записывается все.

Демид вышел из вычислительного центра, поднялся на второй этаж. Дежурный сидел возле столика. Перед ним два телефона, у стены ряд стульев.

— Ваш пропуск?

— Пропуска у меня нет, я из вычислительного центра, но мне необходимо видеть профессора Лубенцова.

— Боюсь, что ему сейчас некогда, Как ваша фамилия?

— Хорол. Демид Хорол.

Дежурный поднял телефонную трубку:

— Здесь товарищ Хорол спрашивает профессора Лубенцова.

Долго ждал, потом сказал:

— Понимаю. Спасибо, — и к Демиду: — Вас просили подождать. Садитесь, пожалуйста.

Демид послушно сел, прислушиваясь к тихому говору и шуму, наполнявшему центр. Не зовут ли его?

Шла хорошо продуманная, организованная работа, в которую так легко вписалось сообщение о рождении маленького Лубенцова, о котором еще долго будут рассказывать с ласковой улыбкой, как о необычайном событии, будто крошечный, еще не имеющий имени Лубенцов родился в космосе.

Демид сидел, терпеливо дожидаясь Лубенцова, как вдруг двери командного пункта распахнулись и Александр Николаевич вышел в коридор. В этот момент, казалось, он начисто забыл о космических кораблях, в его жизни были подобные стыковки и еще много будет впереди, но сын — сын был первым, единственным, долгожданным.

— Слышал? Знаешь? — бросился он к Демиду. — Сын! Я доктора спрашиваю, трудно было, а он отвечает: «Нормально». Значит, трудно!

Провел рукой по широкой лысине, вздохнул и выдохнул шумно, сильно, как кузнечный мех.

— Все окончилось благополучно и здесь, и в Киеве. В восемнадцать академик собирает всех математиков на совещание, а в двадцать два вылетаем домой. Знал бы ты, как я хочу домой!

— А мне спешить некуда, — хмуро ответил Демид.

— Хочешь остаться, посмотреть?

— Да нет. Человек, слоняющийся без работы, вызывает раздражение.

— Пойдем к морю. У меня пока есть свободная минута. И отбрось свои глупые мысли, вся твоя работа еще впереди.

Самая высокая космическая антенна стояла за бетонной оградой почти на самом берегу моря. Нацелившись в космос, она словно видела то, что людям увидеть не под силу. За ней раскинулась степь, широкая, зеленая, цветущая, неподалеку от антенны резко, обрывом ниспадающая к воде. Между степью и пенистой бушующей мощью прибоя оставалась неширокая, метров в тридцать, песчаная полоса.

Они спустились с обрыва, присели на теплый песок.

— Может, искупаемся? — предложил Демид.

— Нет, — отказался Лубенцов. — Температура воды восемь градусов. Холодно.

И снова надолго замолчали. Потом Демид сказал:

— Александр Николаевич, я недавно читал одну книгу, Мерфи, «Как создаются и работают электронно-вычислительные машины».

— Знаю, очень хорошая книга.

— И я так думаю, но имею в виду другое. Написана она в середине пятидесятых годов, именно тогда, когда сменились два первых поколения машин, когда от ламп переходили к полупроводниковым транзисторам. Описана там и первая английская электронно-вычислительная машина, и, откровенно говоря, поразила меня одна вещь.

— Какая? — заинтересовался профессор.

— Понимаете, все изменилось: лампы, транзисторы, размеры машин. Та машина занимала целый дом, а наша М-4030 в тысячи раз превосходит ее и по мощности и по быстроте, а место занимает с обычный шкаф. Изменилось все, кроме принципиальной схемы. Какой она была, такой осталась и по сей день. А ведь прошло без малого тридцать лет! Сначала на кибернетику молились, считали, что она все может: легко заменить мозг человека, его память и вообще все, что угодно. Потом, насколько я понимаю, наступило прозрение, люди трезво увидели ее возможности, и машина стала на свое место — помощника человека.

— Ты, я вижу, не только собирал своего «Ивана», но и думал, — сказал Лубенцов.

— А как же иначе. Мне кажется, что кибернетика не только не исчерпала своих возможностей, но пока еще не обозначила точно границу их отсчета. Но для того чтобы сделать новый рывок вперед, необходимо найти новый принцип работы ЭВМ. Я понимаю, для этого нужен гений, но мечтать-то об этом никому не запрещено.

— Чем тебя не устраивают современные машины?

— Ну, вы же видели, как мы вели стыковку. Данные подаются на пульт отображения информации, отсюда или с ленты печатной машинки разбираются специалистами, которые все анализируют быстро или медленно, это уж зависит от человека, и дают свои рекомендации. А на пульте управления должна появиться всего одна комплексная надпись: «Все по программе, продолжайте работу». А когда что-то не так, машина сама должна дать команду. В наших ЭВМ огромная быстрота, но мы пока не имеем возможности быстро передать ей свои требования, потому что все упирается в программирование, в математику. Вот здесь-то и есть то звено, над которым нужно еще думать и думать, создавая принципиально новые машины.

Они снова замолчали, глядя, как море катит пенистые волны, как на отмелях утрачивает свою силу, из грозных волны становятся ласковыми, покорными, игриво подползают по песку к ногам.

— Ты ведь на третьем курсе университета? — вдруг спросил профессор.

— Да, на третьем.

— Вот и отлично. У тебя большое преимущество перед другими студентами: ты можешь не только думать над этими проблемами, но и своими руками воплощать новое в жизнь. Сам знаешь, как это плодотворно, когда теория соединяется с практикой, а в кибернетике это особенно важно. Интересно будет на тебя посмотреть лет этак через десять, кем ты станешь?

— Вы считаете, что из меня что-то путное выйдет?

— Не знаю, станешь ли ты знаменитым ученым, но наладчиком машин ты будешь отменным. Это точно.

Учитель и ученик снова молча смотрели на неутомимую, упорную атаку волн и думали уже не о космической антенне, математике и кибернетике, а об обычном, простом — о своей жизни. Только для Лубенцова эти мысли наполнялись счастьем, еще не вполне осознанным, но уже ясно ощутимым, а для Демида будущее представлялось безнадежно горестным. Не отрываясь, он смотрел, как медленно поворачивается антенна. Заметить это движение почти невозможно, но, если приглядеться к ее тени на песке, можно различить это живое, непрерывное, как течение времени, перемещение. И почему-то на фоне южного неба и этой величественной антенны всплыло воспоминание — распахнутая дверца сейфа и аккуратно сложенные тощие пачки пятерок. И снова с горечью подумалось о Ларисе, захотелось уткнуться в теплый песок…