Аркадий Пинчук - Потому что люблю [сборник]

В цехе ее встретила Кристина Галкова и сообщила, что директора срочно куда-то вызвали и он звонил, чтобы свое решение Вера сообщила ему вечером по телефону домой.

Что ж, можно и по телефону. Только что сообщать? Опять говорить о том, что у нее нет уверенности, что надо подумать, посоветоваться. От одной только этой мысли ее щеки начинали гореть. В конце концов, ведь можно и проверить лампу. Поставить на стенд и проверить. Задать обычный рабочий режим и ждать. Как только изменятся параметры, поставить точку. И все станет ясно.

Вот об этом она и скажет директору. А пока, чтобы не терять времени, надо сейчас же отдать необходимые распоряжения, чтобы лампу немедленно поставили на испытание.

Начальник испытательной лаборатории неторопливо записал задание и спросил:

— Вера Павловна, вы не боитесь?

Вера давно знала этого опытного инженера, знала его рано располневшую жену, сына-девятиклассника и дочь-первокурсницу. С начальником испытательной лаборатории ей довольно часто приходилось быть откровенной, и они сдружились, относились друг к другу искренне, уважительно.

— Нельзя сказать, что боюсь, — ответила Вера, — но немножко страшно. Уверенности не хватает.

— Да, если это брак, пострадает много непричастных, Вера Павловна.

— Я знаю. Потому и не хватает уверенности.

— Хорошенько все обдумайте. Вы еще очень молоды, Вера Павловна.

В последней фразе инженера Вера уловила сразу несколько подтекстов. «Вы еще очень молоды…» Это значит, что она еще ни черта не понимает в производственной дипломатии и во взаимоотношениях начальников и подчиненных, что она не знает, в каком случае ее поддержит коллектив, а в каком отвернется, что с высоты своего жиденького опыта она не в состоянии оценить, что хуже — неточная гарантия изделия или черное пятно на весь заводской коллектив.

«Вы еще очень молоды…» Это может значить и другое — береги платье снову, а честь смолоду. И третье — совершишь ошибку — не переживай, впереди целая жизнь, можно сто раз ее исправить.

Какой же из этих трех вариантов она должна выбрать? Какой? Самый простой. Подписать. И всем станет легко и просто… Всем ли?..

Самолет капитана Шелеста погрузили на трайлер и отвезли в полковую ТЭЧ. Помятый, иссеченный глубокими царапинами, в масляных потеках, он по-прежнему оставался стремительным, готовым рвануться в небо — только прикажи. Но, судя по тому, как печально качали головами осматривающие самолет инженеры и техники, висеть ему на этих подставках не день и не два.

Женьку Шелеста не отпускали врачи. Муравьев хотел поговорить с ним, но доктор не разрешил. «Завтра», — сказал.

Муравьев вернулся в ТЭЧ, бесцельно лазил под самолетом, осматривал вмятины. Их было бесчисленное множество, глубоких и мелких, зияющих оголенным металлом и расцвеченных глиной и зеленью травы. Одна из царапин была у самого основания крыла. Должно быть, от какого-то резко выступающего над землей предмета, похоже — деревянного колышка. Возможно, и от камня.

— От чего угодно может быть, — сказал Толя Жук. — На такой скорости кусочек сухого грунта может черт знает что натворить. Он посадил ее, как ребенка в люльку. Просто поразительно. Ни одной царапины сам не получил. А ее, лапушку, мы быстро поставим в строй.

Он панибратски хлопнул машину по фюзеляжу.

— В чем причина, предполагаешь? — спросил Муравьев.

— Причин может быть много.

— Все-таки?..

— Не знаю… Он же летает как бешеный. Могло что-то от перегрузки случиться. Впрочем… Нет, пока не знаю… Будем смотреть.

К ТЭЧ лихо подъехал на новенькой «Яве» уволенный недавно в запас старшина сверхсрочной службы Прокопенко. Это был опытный механик по самолетам и двигателям, прослуживший в полку более двадцати пяти лет и уволившийся по настоянию своего старшего сына — инструктора городского комитета партии. Провожая старшину в запас, летчики, инженеры и техники подарили ему мотоцикл — красную «Яву», — о котором старик мечтал давно и безнадежно. Подарили ему эту машину с пожеланием не забывать однополчан и хоть изредка заезжать на аэродром.

Прокопенко приезжал в ТЭЧ почти ежедневно. А уж сегодня он и подавно не мог усидеть дома. Вдруг консультация понадобится или совет какой? Он это очень обожал — давать советы. И надо отдать должное, советы его были, как правило, дельные.

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — протянул Прокопенко Муравьеву шершавую ладонь. — Могу чем-то быть полезным?

— Вполне, — улыбнулся Муравьев. — Мне очень нужен мотоцикл. Доверите?

— Надолго?

— До конца дня.

— М-да… А правишки у вас имеются?

— Имеются.

— Давно не ездили?

— С полмесяца.

— Значит, один провозной надо сделать.

Муравьев уверенно запустил мотор, плавно взял с места, сделал круг, остановился.

— Годится?

— Сойдет, — согласился старшина. — Если вернешься поздно, оставишь его здесь. Я завтра утром на автобусе подъеду.

— Ну спасибо.

Муравьев заехал в общежитие, надел кеды, спортивный костюм. Немного подумал и взял с собой кожаную куртку: дело к вечеру.

Ездить на мотоцикле он любил не меньше, чем летать. Скорость, естественно, не та, но тут его приводили в восторг совсем иные ощущения: трубный рев ветра, смена красок и запахов, цепкий накат резиновых шин.

Было около пяти часов. Через несколько минут Вера закончит работу. Можно вполне успеть к заводу и встретить ее возле проходной.

Мотоцикл бежал по асфальту без малейшего напряжения. Муравьев чуть-чуть взял на себя ручку управления газом, и стрелка на спидометре заметно пошла к сотой отметке. «Подходим к звуковому барьеру», — подумал Муравьев и сбавил газ: впереди были извилистая дорога и встречные машины.

По городу он ехал совсем тихо, почему-то казалось, что из любого подъезда и в любую секунду на дорогу может вылететь какой-нибудь бесшабашный юный гражданин с мячиком и оказаться под колесами. Ведь правила движения для такого действуют только тогда, когда его крепко держат за руку папа или мама.

Муравьев оставил мотоцикл на стоянке, сам подошел поближе к заводской проходной.

Люди выходили группами и по одному. Одни были сосредоточенно-задумчивы, другие оживленно о чем-то говорили. О чем они говорят и думают? Вот, например, та женщина с гладко причесанными волосами, в застегнутой на все пуговицы сиреневой кофте. Ей наверняка за сорок. В авоське две бутылки с молоком. Значит, дома ждут дети. Может, один, может, больше. Что еще ее ждет? Муж? Для чего ждет? Как он ее встретит: улыбкой или грубым словом? Если улыбкой, то почему она так безразлично смотрит вперед? Видимо, дома кто-то больной лежит. Возможно, и самой нездоровится. Подойти бы и спросить. Скорее всего не поймет она этот искренний порыв. Удивится или в лучшем случае промолчит, что возьмешь с пьяного… Одно Муравьеву ясно, что эту женщину никакая радость не ждет. Он даже не представляет, что вообще ее может радовать. Искренне, глубоко. День получки, наверное, премия, приглашение к соседу в гости, смешная передача по телевидению… И все же огорчений у нее больше, чем радостей. Мальчишка в школе безобразничает, учится плохо, не слушается… Муж пьет…