Аркадий Савеличев - Забереги

— Ветер приносит, вода уносит. Так, Луиза. Вода в ручьях тронулась, и море тронулось — скоро и ты уйдешь за весенней водой.

Луиза опять покачала головой, теперь словно бы не понимая понятных слов.

— Ома коди куллан каллиш.

Луиза упрямо покачивала головой:

— Нет, нет, туда меня и золотом не заманишь!

— Родной дом дороже золота, Луиза.

— У меня нет дома, у меня нет родных, у меня нет родины — как же ты не поймешь этого, Айно?!

— Ома муа?.. — ужаснулась она. — Без родины человеку нельзя. Моя ома муа — это моя Ома-Сельга…

Но Луиза все так же выстраданно, несогласно качала головой, как тощая весенняя цапля. Она, правда, немного отошла, оправилась на рыбе, но что-то в ней было навсегда подрезано… крылья, что ли?.. «О, линнула!..» — подумала Айно о Луизе, как о птице перелетной, как о своей весенней подружке, которой пора было вить гнездо…

Жалея Луизу, себя она почему-то не жалела, хотя и дом ее («О, ома коди!»), и родная земля («О, ома муа!»), и старая мать («О, армасту!»), и старый отец («О, туатто!») были за лесами, за долами да еще и за карельскими скалами, у самой финской границы. Словно и не существовало никакого иного дома, кроме избишинского. А ведь в Карелию посылала письмо за письмом, стараясь разыскать отца и мать… если они живы еще… Видно, были это поиски родных ей людей, а не поиски родины. Вроде и понимая других, уезжавших в родные края, себя она понять не могла. Ее не тянуло на весенний лёт, будто и не птица она, не карельская линнула! Приморозило, что ли, к льдине? Так и льдины вон на весенней воде закружились… э-ге-гей как пошли!

Айно ходила вокруг церкви по опасной ледовой кромке, чувствуя, как покряхтывает, вздыхает крохкий лед. Туда, в сторону Мяксы, расстилалась уже чистая вода, пальба, прогнавшая по последнему льду Максимилиана Михайловича, стихла. Крупный лед потихоньку сплыл в сторону Рыбинска, а малый истаял, паром изошел. Теплый туман поднимался теперь над морем, от заберегов с шумом отваливались куски, начинали тихо кружиться на чистом месте. Здесь, вдали от стрежня, течения не было, но что-то носило воду, тянуло каким-то подводным сквозняком. Может, многочисленные ручьи и речки, истекая с угорий, баламутили даже тяжелое море, а может, какими-то неисповедимыми путями заскакивали сюда пряди распатланного ныне, распущенного на отдельные космы фарватера Шексны. Раз текла Шексна выше Череповца и текла ниже Рыбинска, уже вместе с Волгой, так что-то стекало и здесь, на широких водных просторах, что-то будоражило весеннее море. Всякий раз, как Айно подступала к закрайку, впереди обрушивался кусок набухшего льда: ш-шух, ш-шух!.. Эта опасная игра ее забавляла: надо же, одни на острове, посреди моря!

Будь лодка, со стороны Мяксы уже можно было бы приплыть сюда… Айно делала вид, что не понимает, кого ждет, — просто смотрела в сторону далекой Мяксы, которую отгораживала от нее чистая вода. Но коль оттуда не подходила ни одна лодка, она и оправдание находила: приплыть-то можно, да как выйдешь на разбухший закраек, разве что по доскам, а у них здесь ни единой досочки… И отводила глаза в сторону близкого забережного края — туда и всего-то полкилометра. Но пути уж вовсе не было: лед где просел, где покололся, где вспучился, ни чистой воды, ни чистого льда. Мешанина весенняя. Течения там не было, крошево не уносило. Да и сухой подтопленный лес сдерживал движение льдин, если они даже и начинали куда-то двигаться. Теперь жди, пока не растопит солнышко, не искрошат весенние дожди. Эта ледяная каша у берегов, на тихих закрайках, может держаться и до конца мая… боже мой, как же они сглупили?!

Счет дней Айно потеряла, но, поразмыслив, всплеснула руками: ведь первое мая, если она не ошибается!

— Луиза, — побежала к церкви, — какое сегодня число?

Та принялась бормотать про себя и загибать пальцы, ведя какой-то свой отсчет дням, но вынуждена была отступить:

— Не знаю, Айно. Лучше давай так: с того дня, как приезжал твой Максимилиан Михайлович…

— Да почему — мой, Луиза? Почему? — запальчиво, пристыженно запротестовала Айно.

— Не знаю. Я только говорю, что надо припомнить, какого числа он был.

Стали припоминать, потом прибавлять, по уловам, по рыбацким хлопотам, прошедшие с его отъезда дни — все верно, первое мая выходило.

— Как же так, Луиза?.. — растерялась Айно. — Праздник ведь.

— Праздник. Надо флаг вывешивать.

— Да где вывешивать? Где флаг возьмешь?

Луиза сосредоточенно молчала. Белесые, немного отросшие за эти месяцы бровки сошлись к переносью.

— Если материю постирать, ничего ведь?

— Ничего, да, может, не надо? — догадалась Айно, что замышляет Луиза.

— Надо, — ответила Луиза с тихим упорством. — Не ходи за мной, а то мне стыдно…

Айно задержалась на льдине. Остальные рыбари отсыпались — рыбу ловить нельзя, сегодня вытянули последний неводок, и Айно сама запретила лезть к разбухшим зимним продухам. А к закрайкам было не подойти. Отсыпались рыбари, отлеживались у теплой печки, благо что дров было заготовлено. Туда, в тепло, и ушла Луиза, какое-то время пропадала, а потом начала плюхаться в проруби, из которой брали воду. Айно не знала, смеяться или ругаться. Пошла опять кружить по закрайку вокруг церкви. Луиза тем временем вспорола ножом мокрую тряпицу, лишнее на дровяном пеньке отсекла, подравняла, расправила на льду — вышло около метра красной полосы, в двух местах, правда, прошитой на машинке.

Луиза развесила красную полосу под южной стеной церкви, где у них и жердинка для того была прилажена. Айно издали понаблюдала за ней и пошла поднимать рыбарей:

— Давайте, давайте. Еще надо дров запасать. Вдруг и долго здесь засидимся?

Тревога бригадирши передалась и остальным. А было их, рыбарей, после переезда в Мяксу Максимилиана Михайловича и после недавнего ухода трех, совсем немного: четверо пожилых малосильных женщин, двое подростков лет по тринадцати да еще один старичок, который больше охал, чем тянул лямку невода. Выходило, что они с Луизой — основная тягловая сила. Все же Айно поторапливала:

— Давайте, давайте. Замерзнем без дров.

Она взяла дровушки, топор, пилу, а за ней волей-неволей потянулись и остальные. Идти надо уже ближе к берегу: в окрестностях церкви лесок давно вырубили. Айно и раз, и другой услышала, как ухает под ногами лед. Напрямую, пожалуй, и не стоило рисковать. Они взяли вправо, в сторону отмеченной березами бывшей деревни Избишино. Березы были хороши, за шесть лет, прошедших со дня затопления, высохли, выжарились на солнце и морозе, по срезу ледяной кромки и вовсе подгнили. Хвати топором под самый лед такую березу, протяни с обратной стороны несколько раз пилой — и ахнет деревина целым дровяным возом. Но за все годы никто не решился на это. Брали дрова дальше, ближе, только не здесь, в затонувшей деревне. Весь остальной сухостой — яблонник, черемушник, рябинник, вишняки — давно смыло водой, а вековые березы еще держались. И на одной из них уцелел крепко сбитый, видать, скворечник. Да, под темным крестом, у дома Ряжиных. Оставив на дровушках топор, Айно с тайным страхом шла туда — мимо креста, к самой толстой березе. Жив или нет птичий домик? Подойдя к серому, внизу уже без коры, но все еще могучему кряжу, не сразу решилась поднять голову. А как подняла…