Аркадий Савеличев - Забереги

Марьяше она тоже ничего не сказала, чтобы не возобновлять пустых разговоров, а после работы сразу домой бросилась. Там шло все своим чередом: малышня есть просила, Юрий-большун при свете печки рисовал палочки, Юрась-карась возился с ружьем. Хоть и было в доме только два патрона, запрятанных далеко-далеко, но Домна велела ему все же ружье положить на место, а сама занялась скорым ужином. Быстро сварила картошки, подумала — и достала немного муки, в жару столбянки испекла с картошкой пополам олажек. Малышня от восторга прыгала на полу. Юрий-большун укоризненно посматривал на мать, словно она сделала что-то непростительно глупое, но ей было не до объяснений. Да и не хотелось пугать ребятню. Этот карась и то выпытывал: «А волки мамку не зъядуть?..» Она погладила его по голове, успокоила: не съедят, придет твоя мамка, мол. За вечерними хлопотами обогрелась, отдохнула маленько, сунула за пазуху спички и пару оладок и велела большаку своему запереться на засов — телят, мол, поможет Марьяше посторожить. Большак к тому времени кончил палочки и принялся за букварь. Читать ему было всегда в удовольствие, эта он оставлял напоследок, как сладкие заедки. Домна ушла, сопровождаемая его громким голоском: «Кра-с-на-я-ар-ми-я-в-сех-си-ль-не-й!»

Прихватив на повети косу, она трусила к лесу. У нее хватило времени передумать все и о Красной Армии, и о красноармейце Кузьме Ряжине, и о лесозаготовках, и об окопных девках — все передумала, только о волках старалась не вспоминать. Косу несла на плече вроде бы так, для форсу. Не велика тяжесть — коса. И опереться в грязи хорошо, и дорогу косьевищем, как походкой, прощупаешь. Даже снопиков льняных в риге, у самого уже леса, прихватила просто из озорства. Было ей, сытой и теплой, легко бежать по лесной подмерзавшей дороге. В самых темных еловых прогалах по снопику ставила торчком на обочину, но тоже ведь так, для забавы. Еще в девках, когда ходили в другую деревню на беседу, лен прихватывали, чтобы обратно с факелами возвращаться. Не для обороны какой, для глупости. Она и сейчас этой мыслью утешалась, а сама летела все шибче и шибче. Ей бы надо подать голос, раз уж вышла на поиски, но голос куда-то пропал. Ну, да что голос — голос часто от быстрой ходьбы да на ветру пропадает. А она ведь летит как помешанная. Не страх ее гонит, какой страх! Что-то молодое вспоминается, девичье; одно это и видится ей — прежнее, молодое… Летит девка с косой в правой руке, со снопиками льна в левой — чем не леший? Вроде как ряжеными в Вереть собрались, все вперед убежали, а она вот их догоняет — и Кузьму, и его братца Демьяна, и всех избишинцев…

На этом месте мысли ее оборвались. Она и не заметила, как пробежала четырехверстный волок. Теперь, подумала облегченно, все страшное позади. Дальше начиналось польцо, на котором приткнулись семь толстостенных домов — выселки Верети, уже рядом с ней, за болотом только. Тут издавна существовала небольшая отдельная бригада — не таскаться же им в Вереть. Пилили дрова для всего колхоза, сенокосили по лесам, а больше для себя жили. Пока избишинцы не проложили через болото лежневку, в Выселки было и не добраться.

Близких знакомых у Домны в Выселках не водилось, заходить она ни к кому не стала, лишь покликала:

— Мару-у-уся! Бе-е-еженка!

Ей откликались одни собаки. В двух домах еще посвечивали огоньки, а остальные уже потухли. Голос ее едва ли и слышали за двойными рамами.

Она постояла на выходе из деревни, соображая, что ж дальше делать. С одной стороны, Марыся могла бы и не тащиться лесом по темному времени, остаться здесь ночевать, а с другой, если бы дошла до Выселок, пришла бы и домой… Домна рассудила так и дальше припустила. Три оставшихся при себе снопика придавали ей смелости, спички побрякивали за пазухой, коса позвенькивала о кусты, а в голову вдруг вбилось сомнение: «Какой же, в таком случае, дорогой беженка в Избишино попала?» Ведь если бы она шла из Весьегонска через Вереть, то там и прибилась бы, на худой конец, в Выселках осталась бы. А то прямиком в Избишино — как?.. Деревень других по этому берегу нет, хотя дорог лесовозных — пропасть. А девка не пропала, в Избишине очутилась — как? И тут ее, уже на выходе с лежневки, осенило: ведь сами-то они по летней погоде прямиком к берегу ездят, минуя Вереть и Выселки, — прямо через Бесин увал, по лесной корёге. А в тот день, когда заявилась беженка, той дорогой прошли три колхозные подводы… Как же она сразу не додумалась! Ведь велено было зарезать трех коров и на лодках переправить в Мяксу, — там, мол, есть нечего, а из Череповца к ним большую партию беженцев переправили. Ну да, телеги прошли туда-обратно, подновили корёгу. Марыся по незнанию еще в первый раз попала на нее, запомнила и сейчас туда же пошастала…

Ругая Балабона, который не подсказал Марысе безопасную дорогу, Домна вернулась в Выселки, пробежала еще немного обратно и на раздорожье различила припорошенную снежком колею. В еловый урём колея уходила. Присмотревшись, и вмятины от сапог нашла — туда, по колее, топали сапоги. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Идти прямо волку в зубы? Да что ж она за дура такая!

Домна еще какое-то время постояла на сквозном холодном раздорожье. А когда, в какой момент сдвинулась с места и потряслась в ельник — и сама не могла бы сказать. Очнулась уже в полной темени, под нависшими старыми лапами. Ей сразу же захотелось зажечь один из снопиков, но остановила трезвая мысль: нет, запалит, если уж неминучая придет… Она бежала, стараясь не потерять колею, которая уходила все глубже в лес. Временами ели вовсе смыкались вверху, с лап, когда она задевала их косой, сыпался снег. Сняла и косу с плеча, взяла в руки; ощущение этой защитной тяжести придало ей уверенности. Теперь она неслась вперед и твердила заговорку:

Неожиданно зарябило в глазах, заиграло. Домна забеспокоилась, но не остановилась, поперла вперед. Возвращаться было еще страшнее…

Сразу же за изломом дороги свет распахнулся, высветил все вокруг себя. Домна увидела костер и возле костра — две лохматые тени, вроде как звериные. Одна зверина сидела на задних лапах, а другая, почуяв человека, выпрыгнула на дорогу, бросилась прямо к Домне. «Вот и неминучая пришла», — сказала она сама себе и, не успев зажечь снопы, в две руки, как на сенокосе, ухватила косу.

Хриплый, отчаянный лай оглушил ее, смял и бросил на спину. Она и косой взмахнуть не успела — рыжая зверина перелетела через косу и теперь лизала ей лицо, поскуливала.

— Ты, Балабоша?! — поняла Домна, кто ее встретил. — Да как я тебя не подрезала?

Она подхватилась и бросилась к костру. Там, на еловых лапах, сидела Марыся.