Аркадий Савеличев - Забереги

— …ого-гого-го-о!..

Не хватало еще, чтоб разбились. Домна следом пустилась, обогнав и Самусеева. Чуть Альбину Адамовну не сшибли, которая выскочила верхом на дорогу, — на уроки в Избишино собиралась.

— Вы за рыбой или на свадьбу? — еле сдержала та свою лошадку.

— А лихо их разберет. Посмотри, что вытворяют твои ученики?

Передние сани с горы уже спускались к морю. Там была теперь накатанная дорога — видно, ездили уже напрямки в Мяксу и в Череповец. Отсюда, с сухой гряды-вереи, море было как на ладони. Может, потому и поехала Домна вниз шажком, в ледяную даль, как в свою заледеневшую душу, вглядываясь. Им везло: год кончался при солнце. Словно что разорвалось на небе со смертью Аверкия — не тем он будь помянут. Вот уже неделю оно хоть ненадолго да выкатывалось из морозной мглы. А здесь и вовсе любота! Ширь открывалась, простор. Домна впервые без охулки подумала о море, которое сотворил шалопутный братец Демьян. Что-то он там поделывает, на самом дальнем морском мысу? Вопрос о братце Демьяне сам собой складывался в неизбывный запрос о Кузьме — он-то где, жив ли, нет ли? Ее душевный призыв улетел в ледяную пустоту. Как ни вглядывалась, ничего не видать. Глаза лишь слепило. Никак не могла проморгаться. Через ледяную ширь ей хотелось увидеть череповецкие улицы, по которым и они с Кузьмой в молодые годы гуливали. Но даже при солнечном свете ничего не брезжило в той стороне. А она уверяла себя: да вот же берег, вон церковь соборная, вон перевоз через горловину моря… Оглядывалась направо, на Мяксу — там все рядом, там все в полные глаза, и берег нагорный, и безглавая, точно срубленная церковь, и даже главная улица просматривалась. Ей и Череповец, когда налево оборачивалась, таким же представлялся, она только досадовала, что его будто застиранная кисея прикрывала. Никак не могла толком проникнуть на его улицы, а уж дом, где они с Кузьмой, наезжая, обычно останавливались, и поглядом не гляделся. Снег да лед, лед да снег. Сплошное непаханое, несеяное поле, заросшее черным чертополохом. Лес не выжгли толком, а вырубить и подавно не успели — торчал по заберегам невиданной высоченной травой. Домна узнавала бывшие рощи, перелески, даже отдельные приметные деревья. Летом было трудно разобраться в скопище гари, а теперь, на белом поле, все прояснилось. Она еще во время первого похода в Мяксу определила: надо держаться уреза льда, потом круто свернуть в море, а там опять править в сторону Череповца, на затопленную церковь. Там и осталось старое Избишино.

Дурная молодежь взяла по следу, не понимая, что след ведет в Мяксу, а она покричала им и свернула на целик. Был под полозьями снег, еще глубже был лед, а подо льдом — дорога. Та, по которой испокон веков ездили в Вереть. Ее затопило, но не унесло же совсем? Дорога оставалась дорогой и под ледяной толщей. Домна безошибочно правила по ней, а все остальные, в том числе и молодежь, двигались по ее следу.

Так они и въехали на главную улицу Избишина. Там были еще две задворные улицы да три перекрестные — главный перекресток как раз сейчас и обозначился. Стояли крестообразными рядами старые березы. Без признаков жизни, но вроде как вечные. Только меньше стали, будто старушки усохшие. У своей березы Домна привязала, как и раньше бывало, лошадь, сказала:

— Ну, вот и дома.

— Дома, — как кукушка, повторила Марьяша, тоже направляясь к своей березе, — жила она через дорогу, на угловом задворке.

Глядя на них, и остальные разбрелись по сторонам. Черные на белом, как весенние грачи, слишком рано прилетевшие…

Только Василиса Власьевна никак не могла найти свою задворенку. У них и прежде, как и в новом Избишине, было все набегом: домишко низенький, заборишко по колено, ни рябины, ни калины в огороде. Что оставалось, видно, водой унесло. Да и жили они на крайнем задворке, а там все голота была одна — ставила свое жилье на день какой. Теперь и следа не приметишь. Лед укрыл последние признаки былой жизни. И Василиса Власьевна, не сыскав места своего подворья, истошно завыла:

— Ой, мужик ты мой! Рябину или березу мы чего не посадили? Ведь двадцать семь годков прожили, вон какие дерева у людей выросли!..

Домна ее под руку, как ошалевшую корову на привязь, взяла, повела по ледку, рассуждая:

— А ты пооглядись. Все тут есть, все. Я бегала к Марьяше? Бегала. От Марьяши к Капе-Белихе заворачивали? Заворачивали. Во-он тут как раз по лужку… по ледку зеленому. Дом Аверкия Барбушина стоял как глыба на дороге? Стоял, здесь вот, под этой лиственкой. Контора направо? Направо, столб-то телефонный и поныне торчит. От столба до Колиного дома сколько? А сотня шагов, не больше… вот уже и прошли их. От Колиного дома до старухи Фимы курице перелететь? Перелетели и мы, считай, у Фимы на блинах. После блинов да самовара мы за кустики черемуховые забегали? Забегали, тут вот… Ну ладно, мужики пялят глаза, дальше пошли. А дальше что? Дальше Спиридон Спирин жил, пока в Мяксу, грамотей, не перебрался. Побросали мы ему, грамотею, горохом в окна и побежали? Побежали. Да только чего бежать — уже и у тебя на крыльце. Ноги-то вытри. Гли-ко, как у тебя чисто!

На том месте, где исчислила Домна, и впрямь было выметено, как в горнице у чистюхи Марьяши. Ни соринки… ни снежинки, лучше сказать. И лед не со снегом, не с грязцой, а как оконное стекло. Что-то ходило там, за распластанным стеклом, что-то на них посматривало. Как живой был лед, только что не говорил.

— Рыба просится ведь к тебе… — не сразу поняла Домна. — Ломы-то, ломы давайте. Ой, убегут!

А ребята уже тащили ломы. Митюшка всадил свой, Володька всадил. Их великовозрастные ухажерки похихикали было, но тут же нашли другое занятие — ребят подзуживать. То одна, то другая выхватывала лом и, напрягаясь упруго вздувшейся на груди шубейкой, ахала так, что ледяное крошево секло все вокруг.

— Да вы, окопницы, осколочными не бейте, — тоже разгорелся и Самусеев. — Вы бронебойными — вот так, вот так! — тюкал он своей жилистой рукой все в одну точку, пока оттуда не стрельнула вода.

Одолбать рассеченный лед было уже нетрудным делом. Домна с Марьяшей лопатами, а где и ведрами, вычерпали из проруби крошево, и когда вода успокоилась, началось что-то невиданное… Щуки, зубастые щуки так и поперли в продух. По три, по четыре сразу тыкались мордами в чистую воду, высовывались даже наружу и, казалось, раскрытыми пастями хватали морозный воздух. Лунка им была явно тесна. Места всем у чистой воды не хватало, образовалась толчея. Сильные щуки отталкивали слабых, и те, видно было, безвольно отплывали вглубь, потом с донными пузырями всплывали кверху, приклеивались светлыми брюхами ко льду вокруг проруби. Держаться на плаву уже не могли. Дохла рыба.

— А мы ее вот так, едрит ее в печенку, под жаберки… рысью шагом арш — коли! — неожиданно показал прыть Коля, размахивая притащенной из дровней острогой.