Аркадий Савеличев - Забереги

— Вы там, запечные! Чего ребят моих давите?

Но если Аверкий и на возню своих дочек, и на ругань Марьяши посматривал с ленивой снисходительностью, то сами дочки вышли в мать Барбушиху. Сейчас же в два голоса ввязались:

— А ты еще не свекровь нам, чего разоряешься? Покорми-ка лучше ребят, отощали больно!

И пошло-поехало! Марьяша уже и не рада, что зацепила. К дочкам присоединилась сама Барбушиха, теперь уже на три голоса затрещало:

— Разве они виноваты, что ребят позабривали? Да что нам, только на скотном дворе за мужиков ломить? Да, нельзя уж и побаловаться?

После этого какой наряд. Алексеиха быстро рассовала кого куда и грохнула кулаком по столу:

— Я вам побарбушу! Алексеево ружье возьму да постреляю всех!

У нее в углу возле телефона всегда стояло заряженное ружье Алексея-председателя, на случай волков или чего другого, — не долго думая, взяла да и бабахнула картечью над головами Барбушат так, что печная глина брызнула во все стороны. Девки с визгом выскочили на улицу, следом Барбушиха, а сам Аверкий только усмехнулся:

— Так их, председательша, стрелять надо баб. А то много на одного-то…

Тем и кончилась занарядка. Все стали расходиться. Домне с Марьяшей выпало на этот раз возить сено. Барбушиха еще попрыгала возле них на крыльце, выпытывая про беженку, но Домна не захотела распалять ее любопытство. Лошадь им помог запрячь Коля-Кавалерия, уехали они быстро. Дорогой Домне представилось, как Барбушиха исходит любопытством, и она рассмеялась:

— Чего ребята твои! У нее сейчас одна беженка на уме.

Марьяша тоже согласилась:

— Да уж этот интерес посильнее. Пока нас нету, она и к тебе пришарашится.

У Марьяши всегда так: слова грубы, а смысл их мягок. Это не Барбушиха, грубость-то ее горевая… Первой из баб осталась вдовой, да еще в лютую финскую зиму, да с пятью-то огольцами! Кроме подростков-близнецов было у нее еще трое, мал мала меньше. Последний перед самой финской войной родился, как Климушкино завещание. На такую ораву с огорода не наскрести, а трудодни пошли в фонд обороны. Без соседской помощи хоть ноги протягивай. Как ни туго самим приходилось, а ее подкармливали кто чем мог. Не из милости, из какого-то суеверного страха: ведь с каждой может так быть, с каждой… На финскую немногие из мужиков уходили, а запропал в тех карельских снегах и вовсе один — ее Климушка. Словно на заклание себя отдал. И бабы, теперь уже поголовно проводившие мужиков, помнили и чтили великое Климушкино жертвоприношение. Когда отрывали от своего последнего куска и несли его ребятишкам, это было как богово. Каждая при этом думала: «Может, не зря Климушка кровь пролил, может, его кровушка и моему солдатику зачтется…» Марьяша не злоупотребляла даровым куском, но дорожить — дорожила. Пока жив был Клим, и она — не святая же! — пускала язычок по ветру, а после его смерти как отрезала, наглухо закрыла душу от пересудов. С ней можно было не опасаться сквозняков: не продует никакими слухами. Поэтому и призналась Домна:

— Уж прямо и не знаю… Выгнать бы надо. Самих четверо да их двое — ведь позагибаемся все. Живые люди, да только ведь и мы пока что живые. Припасов всего ничего, не протянуть нам зиму. Вон только начинается еще.

Марьяша долго обдумывала ее слова, но сказала коротко:

— А ты беду в радость обрати.

— Да с чего быть ей, радости-то?

— С ума твоего. Ты растолкуй своей беженке: пускай завтра же в район правит, лодки в Мяксу еще ходят. Тут не до гордыни. Беженцы, они люди государственные. Вспомоществование пускай требует. Да и занятие себе пускай присматривает, тоже какие-то крохи перепадут. И станет вас на четверых ребятишек уже двое. Наполовину легче, смекай.

Так за разговорами и к стогам приехали. Да и ехать сегодня было легче: ветер стих, дорога немного закорела, где подсохла, где подмерзла. А в лесу и вовсе хорошо было. Меринок сам, без подсказки, потрусил и лихо подвернул к стогу.

— Тоже знает, где пожевать можно, — не без тайной, видимо, мысли заметила Марьяша.

— Если бы знатье, если бы не сомневаться…

— Тьфу на тебя, недомёку! — рассердилась Марьяша. — Чем понапрасну судачить, давай-ко нагружать. Три ходки Алексеиха велела, ничего, быстро обернемся.

Все же с первым возом они провозились порядочно. Надо было дорогу в жухлом дудочнике обтоптать, надо было вершье снять, надо было и поплакать: стожок-то тот самый, последыш… Три уповода Кузьма его косил, в четвертый дометывал, когда за ним прискакал верховой с повесткой. Посыльному пришлось даже помогать — нельзя же оставлять стог без завершья, пробьет его дождями до земли.

Вторую ходку сделали еще быстрее, а с третьей обернулись прямо на рысях. Случившаяся возле телятника Алексеиха попробовала было попенять за этот поскребыш-возишко, но сама же потом и посмеялась над своим ворчаньем: не починать же, на ночь глядя, новый стог, что подобрали напоследок, то и подобрали.

Усталая, но решительная возвращалась Домна к себе. Подсказка Марьяши не выходила из головы.

Но стоило ей перешагнуть порог, как вся ее решимость вылилась в удивленный вздох:

— Ох-хох-хохоньки!..

Она не узнавала свою избу. Пол был вымыт, кровать в спальной загороде застлана, тряпье рассовано по углам, а вдобавок и печка выбелена. Каким уже образом Марыся нашла мел, спрятанный в кладовке, Домна и спрашивать не стала, а только остолбенело застыла посреди избы. Мало что выбелена печка, так еще и разрисована: на белом поле жгуче-черные цветы проросли.

— Маруся, да что же это такое?

— Кветики.

— Цветы, что ли, такие?

— Ага.

— А черные чего?

— Фарбы иншай… краски не знайшла.

— Да ведь и такой у меня не было.

— Сажей я намалявала. Глины для крепости добавила. Вельми дрэнна?

— Да не то чтобы дрянь…

Домна не находилась, как выразить свое отношение к этим непривычным цветам. Черный цвет ей напоминал о черных бедах. Словно что пророчила беженка…

Еще больше удивило занятие Марыси: та сидела за столом в окружении притихшей мелюзги и что-то вырезала ножницами из клочков прошлогодних обоев.

— Да тут-то что у вас деется?

— И тут кветки, — поняла Марыся, что ругать не будут, и рассмеялась — даже на какое-то время сошла бледная немочь с лица.

Домна внимательно осмотрела рукоделье. Пустяшное дело! Марыся выстригала из обойного листа алые розы, сворачивала их в бутоны, а бутоны собирала в гроздья. Да только ведь обои и есть обои — велика ли от них красота?

— Ну, хоть эти баские, хоть не черные, — решилась все же похвалить новую хозяйку.

Сидела она, тяжело опустив руки на стол. Было не до разговоров. Но Марыся вскочила, залотошиласъ:

— Прабачьте, тетка Домна. Чаго гэта я вам пра кветки! Вам паести трэба. Одну хвилиначку, я гарачай затирки…