Юрий Полухин - На радость и горе [сборник]

Так прошла еще неделя. Больше на базе мне делать было решительно нечего, и я каждый день теперь начинал с визита к Дронову, но у него опять и опять находились причины, разные, препятствующие моему отъезду в тайгу. И вроде бы резонные среди них: в экспедиции не хватало техники, людей, чтоб свой план выполнить, а тут еще я… Дурацкое какое-то положение! И я уж взмолился было:

— Не надо мне ни буровых станков, ни проводников, ни рабочих — ничего не надо! Дайте только портативную рацию, и я свою аппаратуру вдвоем с сыном в тайгу утащу, а вы — подсылайте вертолет, когда потребуется перебираться нам с места на место. Ничего больше не надо!..

— А если случится что? — насмешливо спросил Дронов. — Вы бы взяли на себя такую ответственность?

— А что же делать? Ведь сейчас, среди лета, людей, техники у вас никак не прибавится, и план не скостят вам, — что же, так и сидеть мне, ждать, пока вы этот план выполнять не начнете?

И тут вдруг Дронов, невнятно как-то улыбаясь, проговорил:

— Между прочим, есть одно условие, при котором я и на план бы махнул рукой, если бы…

— Что «если бы»?

Он помолчал. Встал, прошел к окну и только тогда, стоя спиной ко мне, сказал:

— Вот вы с Ляминым доверительные беседы все время ведете, а зачем?

— Как это — зачем?

— Ну, он же ведь не начальник экспедиции…

— А что же, доверительно можно говорить, по-вашему, только с начальником?

— Так ведь лучше так! — с искренней убежденностью воскликнул он. — Вот я и хотел не то чтобы предложить — порассуждать вместе с вами…

Уж слишком длинная какая-то преамбула была… Глядя на его белые гладкие волосы и предчувствуя недоброе, я сказал с нарочитой грубостью:

— Да уж что тут темнить! Валяйте, рассуждайте!

Он посмеялся коротко, натужно. Но все еще не поворачивался ко мне.

— Понимаете, в первый год еще можно было простить экспедиции план невыполненный, а сейчас наверняка скажут мне: «Какой же начальник, к черту!..» И никакая тут научная организация труда, никакие электронносчетные машины, хоть я их пять штук установлю, больше уж не помогут. Это как пить дать. А все же есть одна штука, с которой мне и на этот раз все простится, — и то, что не нашел в тайге, и то, что потерял.

— Что же это за штука?

— Ваш метод, — я слышал по голосу: он улыбается.

— То есть… как?

— Очень просто: если его откроет, обоснует сотрудник именно нашей экспедиции. Вы же знаете, метод ваш для всего управления — какое там! — для всей страны находка, для всех геологов, и если… Да кто с меня тогда план спросит? Про него и думать забудут. Ну, пожурят, может…

В первое мгновенье я подумал, что он заговаривается.

— Я не понимаю, что за мечтания нелепые? Какой сотрудник вашей экспедиции?

И тут он рассмеялся, и подошел ко мне, и взял мои руки, пожал их.

— Да вы же, вы сами! Я все продумал: Лямин уйдет на пенсию, ему все равно пора, а его ставку я буду платить вам. Небось раза в полтора побольше вашей, не так ли?.. Буду платить, если даже вы не здесь, а в Москве сидеть станете. Хотите, еще и командировочные в придачу. А что? Командирую в Москву с научными целями. Но уж метод будет не ваш, а наш. Наш! — серые глаза Дронова смотрели на меня с торжествующей плотоядностью.

Наконец-то я понял, о чем речь. Больше всего меня изумило не само предложение, а то, что он его сделал мне. Неужели я дал хоть какой-то повод надеяться на ответ положительный?..

От изумления я даже голос повысить не смог, проговорил тихо:

— Какой же вы подлец, однако! — и вырвал свои руки, спрятал их за спину. — Но вы хоть о том-то подумали, что метод и без того не мой только: и помощники у меня в институте есть, и руководитель… Или вы и их на работу примете? Ах, какой же вы подлец! Изумительный! — и тут уже я почему-то засмеялся.

Дронов лицом потемнел и с таким возмущением задвигал морщинами на лбу, что они, кажется, заскрипели, и только тогда я увидел, какой у него узенький, младенчески узенький лоб, — мне даже жалко его стало. А он сказал:

— Не тому изумляетесь, чему надо бы… Подумайте-ка лучше, почему вы месяц с гаком не можете в тайгу выбраться… И не выберетесь, если я не захочу.

Наверно, у меня глаза стали растерянными, потому что, взглянув в них, он рассмеялся. Тут начала зуммерить тихонько красная лампочка на селекторе, Дронов наклонился к нему длинным, змеиным туловищем своим, щелкнул рычажком и неожиданно резко скомандовал:

— Я занят! И долго буду занят! Ни с кем не соединять меня! — опять рычажком щелкнул и — мне: — Вот так-то… Вы сейчас небось думаете, кому бы радиограммки послать — в область, в Москву… Предупреждаю сразу: пустое это, отговориться я всегда смогу, тут — я хозяин, всей округи хозяин, всей тайги.

Я молчал. Думал: «Почему же мне и сейчас жалко его?.. И гадок он, и жалок!..» Но Дронов-то расценил молчание это иначе и сказал насмешливо и просительно — одновременно:

— У вас ведь и выхода иного нет: в другую-то экспедицию поздно перебегать — или год загублен, или… Да только ли год? А репутация? Репутация — она, может, дороже всего.

Черт побери! Он, кажется, все рассчитал: действительно, год пропадет… Ох, как я просчитался с Дальним Востоком! Но не выказывать же это ему!..

Я проговорил:

— Вы не то слово употребили: не репутация для вас дороже всего, а карьера. Да, в том-то и соль!.. Настолько она для вас дорога, что вы иных-то людей и понять не можете. И вот мой вам совет — подумайте-ка над этой разницей между репутацией и карьерой, подумайте! Может, что и поймете… А в тайге-то не вы, а медведь — хозяин. Тоже ведь пословица не случайная.

Я встал и вышел быстро.

Я нарочно кончил так разговор — на полуслове, на полунамеке. Хотя намекать-то мне вовсе не на что было. Но все же хотелось ему оставить путь к отступлению: вдруг одумается… Слишком уж наглым, почти фантастическим было предложение Дронова.

«Вдруг одумается?..»

Все ж таки прав был Лямин: совсем наивным я оказался.

Но что мне еще оставалось делать, как не надеяться на дроновскую милость, на то, что «одумается»? Что я еще мог делать?

Все же я послал на всякий случай телеграммы — в область, в управление, которому подчинялась экспедиция, и в Москву, в институт. И стал ждать, хотя понимал: и в управлении, и в институте мои телеграммы воспримут, должно быть, как розыгрыш, как чепуху какую-то — как это, мол, «не дает возможности в тайгу выехать, работать по теме», и какое на расстоянии тысяч верст может быть «вмешательство с их стороны»!..