Юрий Полухин - На радость и горе [сборник]

И даже Якушева, присяжная, улыбалась.

— Подсудимый! — вскинулся Сарычев. — Опять вы не о том толкуете! Ближе к делу!

«Что он на меня у́ркает? Как это не о том? — удивился Павел. — Именно, что о том!»

Иначе как объяснить, что не за деньгами и в праздник, и после бессонной, тяжелой ночи, продрогший так, что самому впору в яму, под паропровод лезть, он согласился ехать с Копцовым? Согласился, хоть ничего не обещал раньше: Копцов сговорился с другим шофером, а тот забусал с вечера, а больше в гараже никого не было. У него, у Копцова, весь расчет был на выходные дни. По просьбе трудящихся — четыре подряд, когда ж еще и браться за свой дом, если не сейчас.

«Как медведь у́ркает, даром, что — кожа да кости…»

Но была и секундная благодарность к судье: окриком своим он помог Павлу перевалить одно деликатное обстоятельство.

Поехал Павел без путевки. Это уж потом, после случившегося, начальник гаража, оберегая больше себя, чем подопечных, переправил путевку, выписанную загулявшему шоферу, на фамилию Родионова.

Конечно, без путевки Павлу нельзя было из гаража трогаться. Но он не мог не сделать этого, как не мог на тулумском броде оставить в одиночку Семена Огудалова.

И если по-человечески, это тоже было в его пользу. Но узнай судья о фальшивой путевке, это уж точно — видеть Павлу небо в частую клетку.

Так что лучше — сразу о том, как приехали в леспромхоз.

Большая поляна с высокими пнями. Утром выпал снег, и пни были похожи на замерзших, нахохлившихся ворон. Два штабеля бревен: початый, рассыпанный, и второй — повыше человека.

Дорогу-первинку проложил поджидавший их кран. У него, видать, была новая резина; рубцы в колеях отпечатались глубокие, четкие, лишь на донышке их талый снег перемешался с черной пудрой земли.

Автокран уже стоял наготове, напротив штабеля-развалюхи. И Павел — задним ходом: свертков с дороги не было — поставил КРАЗ между ним и бревнами. Ему махал рукою, командуя, парень в солдатской одежде, без погон, — сын Копцова, Алексей.

Кран потянулся стрелой через лесовоз, и пошла работа.

Шофер автокрана Аверкин сидел в кабине, а суетился, кажется, больше всех, покрикивал:

— Кривулю-то эту отбрось, ясное море! А то дом брюхатый будет. Лучше уж невесту такую Алехе, чем дом.

Младший Копцов похохатывал. Зеленый форменный ватник был ему коротковат, от этого Алексей казался задастым. И лицо у него было вислогубое, дурашливое.

А старик оглядывался на пустую дорогу, сомневался:

— Подряд велено. Как же?..

— Праздник, ясное море! Кто нам сейчас указ? Если только медведь — мерин бескопытный, так и он сейчас в берлоге с похмелья храпит!

Аверкин был похож на старика: оба сухонькие, без перчаток — длиннопалые, в грязно-серых заячьих — то ли кошка под зайца? — шапках. Только лицо у Копцова круглое, озабоченное, а у шофера — скулы углами, глаза маслянистей.

Алексей катал бревна, вскидывая задом, как игривая бабенка на танцплощадке, и выпрямлялся, дышал, раскрыв рот, после каждого усилия, словно надышаться не мог. Не от усталости, а так, от удивления, что ли. Павел еще подумал: «Вот рохля… А погуляет он сейчас, после армии-то!» — и почему-то пожалел его.

Рассыпанной кучи на полный воз не хватило. Надо было починать второй штабель, высившийся также обочь дороги, позади КРАЗа.

Присели передохнуть на бревно-кривулю, отброшенное в сторону.

Старик Копцов принес из кабины лесовоза брезентовую сумку, которую давеча, в гараже, поставил под ноги, и вынул из нее завернутые в бумагу розовые шанечки — пироги с тертой черемухой и поллитра «московской», И уже взялся за жестяное ушко пробки, но Павел ухватил его за руку.

— Это не надо. Вам с сыном успеется, а нам вообще нельзя. Так что ль, Аверкин?

У того серые глаза поскучнели.

— Оно конечно. Ешь и пироги, да хлеб вперед береги, — сказал он и откусил шаню. Кадык у него дернулся, будто наждаком горло царапнули.

Павел, чтобы успокоить его, добавил:

— Темнеет уже.

А тот опять сприбаутничал:

— Ночью-то все дороги гладки.

Алексей опять хохотнул, губы у него были мокрые, а лицо — как шанечка. Глядя на него, и старик посмеялся, стал рассказывать, как в новом доме отрядит он сыну отдельную комнату: «Хватит, мы помыкались, у молодых иное житье должно быть. Теперь жену мобилизуй, заживем коммуной! Глядишь, тогда — еще пристройку прирубим. Вдвоем-то нам теперь все легше!»

Алексей не отвечал, только похохатывал, глаза у него были сытые, добрые, как у телка. И видно было, что отцу все в нем нравится: и розовое лицо, и уважительное к старшим помалкиванье, и даже это его дурашливое похохатыванье, в котором будто бы был намек на что-то нечистое. Теперь Павлу старика стало жалко: «Он еще хлебнет лиха с мальцом, до времени тот отмалчивается…»

А старик, растрогавшись, светясь мелкими морщинками, будто бы невзначай взялся опять за бутылку, но Павел отнял ее и поставил на снег, к бревну.

Поляна как бы сузилась, снег стал серым. И все было буднично, просто: мятые пироги на бумаге в масляных пятнах, и руки — черные рядом с ними, и темный, хоть и нечастый лиственничный лесок поодаль, тишина… И даже мысли о доме, о предпраздничной суете отлетели, словно нету ничего на свете и не будет, кроме таких вот, неспешных сумерек, черных бревен, заляпанных снегом, походной еды и дороги, исчезающей среди деревьев.

Обговорили, как действовать дальше.

На поляне там и сям — эти пни, похожие на ворон. Дорога узкая. И чтобы дать развернуться Аверкину, поставить автокран к новому штабелю, Павлу ничего не оставалось, как проехать метров на двадцать вперед, выждать и уж потом, как и прежде, подать лесовоз под погрузку задним ходом.

Он пошел к кабине и, когда поднимался на ступеньку, краем глаза заметил: те, трое, еще сидят на бревне, жуют.

Щелкнул стартером, мотор тут же взревел — послушный мотор. Павел дал ему прогреться и посдвинул назад ручку скоростей, тихонько нажал акселератор. Почувствовал, как воз, колыхаясь в колее, плавно попер на кабину. Это всегда поначалу движенья было такое чувство — будто груз катит отдельно, и надо крутануть пару раз баранку, чтобы КРАЗ с прицепом стал одним целым.

И конечно же, не мог он знать, не мог видеть, что в это время Алексей Копцов уже колготится у автокрана. Ведь только что сидели все трое на бревнышке!..

Это уже потом вызналось: старик заспешил, погнал сына поднять лапы крана.

«Лапы» опускаются во время работы крана для упора, чтоб груз на стреле не раздавил баллоны, не опрокинул машину.

И откуда у Алексея прыть взялась: лесовоз еще не проехал, а парень, оббежав его, уже крутил шайбу, стоя лицом к прицепу. И ведь видел, как идут мимо, покачиваясь, бревна, мог бы посторониться, если что, но то ли оскользнулся кирзовым кованым сапогом в колею — никто не понял, как случилось такое! — и Аверкин, и старик Копцов увидели только, что лежит парнишка в колее — навзничь, а колесо прицепа, смяв его ногу, медленно подбирается к животу, и уже по груди ползет, и рядом с головой — впритирку — по плечу.