Александр Котов - БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ

Чемпион мира искренне радовался недавней победе, но где-то внутри тихий голос сомнения нашептывал ему: «Все-то ты бахвалишься, не от хорошего бравада-то, идет она от неуверенности в собственных силах, от отсутствия веры в будущее. Слишком уж ты обижен, заезжен, заброшен в тоскливом одиночестве».

Флор вышел из телефонной будки и быстро направился обратно к своим голландским друзьям. Ему, видимо, не хотелось встречаться с Алехиным после утрехтского разговора. За ним шла чем-то недовольная жена. Проводив взглядом гроссмейстера, Алехин вдруг заметил в стане Эйве необычное оживление. Все встали с места, с кем-то почтительно здороваясь. Вскоре Алехин понял причину возбуждения: среди высоких голландцев он увидел маленькую фигуру седовласого Эммануила Ласкера. Алехин знал уже, что немецкий чемпион приехал на матч в качестве почетного гостя голландцев, но еще не встречался с мудрым шахматным философом.

Поговорив несколько минут с Эйве и его друзьями, Ласкер направился в сторону Алехина. Видимо, Флор сообщил ему, что здесь чемпион мира. Алехин поднялся с кресла и сделал несколько шагов навстречу своему шахматному наставнику. Ласкер улыбался в светлые усы, глаза его, прикрытые сверху густыми седыми бровями, ласково светились. «Ласкер с друзьями ласков», - вспомнил Алехин чью-то русскую шутку.

Некоторое время коллеги обменивались приветственными восклицаниями, отдельными отрывистыми фразами. Оба шахматных гиганта стояли, голова Алехина намного возвышалась над белыми, полностью сохранившимися волосами экс-чемпиона. Алехин пригласил Ласкера сесть в соседнее кресло и заказал ему всегда желанный кофе. Кот Чесе немедленно забрался на колени к Ласкеру и, пригревшись, замурлыкал. Импозантньй шахматный чемпион ласково поглаживал рукой пригревшееся животное.

- Ну как само…? - хотел было спросить коллегу о здоровье Ласкер, но осекся, заметив рюмку коньяку и возбужденный вид Алехина. - Как… дела?

- Как видите - неплохо! - улыбнулся Алехин.

- Поздравляю, - слегка потрепал пальцами Ласкер руку Алехина, лежавшую на подлокотнике кресла. - Блестящий старт, превосходно играете. Первая, четвертая - отличные партии! Седьмая тоже интересна, но… несколько азартна. Эйве мог получить опасную контригру.

- Да, мог, - согласился Алехин.

- Зачел! же вы так рисковали? При таком перевесе в счете.

- А что делать? Я должен играть энергично, пусть даже рискованно и азартно.

- Почему?

- Только быстрота может меня спасти. Я, как волк, забравшийся в овчарню. Крушить все, сеять смерть направо и налево, пока не явилось возмездие с кольями и яркими фонарями.

- Кого же вы боитесь? - серьезно спросил Ласкер.

- Самого себя… Своих мыслей, поступков.

- Это тоже один из фонарей? - показал Ласкер на пустую рюмку.

- К сожалению, да. И может быть, самый опасный.

- Жаль. Вы же сами писали: папироса дает временное успокоение, но очень вредит общему шахматному мышлению. Тем более алкоголь.

- Думал, что это поможет. Отвлечет от неприятных мыслей. А оказалось…- Алехин на миг задумался, потом продолжал с жаром. - Я обязан в чем-то забыться, доктор! Мне нужно хоть какое-нибудь успокоение, пусть временное, пусть вредное для здоровья!

- Вы просто очень устали. Плохо выглядите, - участливо сказал Ласкер.

- Я действительно устал. Бесконечные турниры, сеансы.

- Зачем же вы это делаете?

- А как иначе? Хлеб шахматиста нелегок, даже для чемпиона мира. Вы же сами как-то мне это говорили.

- И все равно нужно быть осторожным. Вы растрачиваете ваш замечательный талант в серии ненужных и очень вредных экспериментов.

При этих словах Алехин невольно вспомнил поучительный пример самого Ласкера. Двадцать семь лет был чемпионом мира этот редкостный шахматный мудрец и все годы вел ожесточенную борьбу с меценатами, директорами турниров, шахматными дельцами. В скольких газетах, в скольких статьях ругали они Ласкера, когда он просто боролся за права шахматного мастера. «Шахматный талант - вещь хрупкая, - отвечал Л аскер. - Его нужно беречь. Если шахматный мир действительно хочет видеть эффектные комбинации, он должен создать элементарные условия для жизни и творчества гроссмейстера. Передо мною вечно стоит печальный пример одряхлевшего шахматного гиганта Вильгельма Стейница. Как кончил жизнь этот гений из всех шахматных гениев? В больнице для душевнобольных, в нищете и одиночестве. Я не хочу так погибать в старости!»

«И он не погиб, этот шахматный философ, борец, мыслитель, - глядя на Ласкера, думал Алехин. - Шестьдесят семь лет ему, а какая живость, сколько радости, жизненного блеска в умных глазах! Только что в Москве он занял третье место в сильнейшем по составу турнире. Впереди Капабланки, Шпильмана. Лишь Ботвинник и Флор обогнали шахматного ветерана. Умел беречь шахматный талант Ласкер, правильно распределял свои силы, теперь какая светлая и радостная у него старость!»

Мысли Алехина перебил голос радио:

- Москва вызывает к телефону Ганса Кмоха.

Высокий Кмох быстро зашагал к телефону. Алехин посмотрел вслед этому неутомимому шахматному трудолюбцу. Шахматист небольшой силы, Кмох восполнял недостаток таланта огромной работой. Во время турниров и матчей Кмох не отрываясь сидел за столиком корреспондентов. Он слал статьи во все концы земного шара, вел передачи по радио, комментировал шахматные партии. Прошлогодний визит в Советский Союз дал Кмоху много новых заказов, хотя и не принес ему турнирных успехов. Здорово побили его в Москве и Ленинграде, даже неизвестному мастеру Мазелю проиграл он матч. Алехин вспомнил подпись под карикатурой на Мазеля в советском шахматном журнале: «Мои дела без Кмоха идут ужасно плохо».

- Великий труженик, - кивнул головой Ласкер вслед Кмоху.

С минуту они сидели молча. Чесс, спрыгнув с колен Ласкера, терся о ногу Алехина, изредка лениво ударяя лапой по развязавшемуся шнурку.

- Вы любите животных, - не то спросил, не то просто сказал Ласкер.

- Да, - подтвердил Алехин.

- А людей?

- Я мало видел от них ласки, - устало произнес чемпион.

Опять воцарилось молчание. Ласкер монотонно, с какой-то раз и навсегда установившейся закономерностью затягивался спгарой; Алехин нервно курил и мял в руках сигареты. В кружке Эйве не слышно было больше смеха; может быть, гроссмейстеры и мастера принялись составлять очередные корреспонденции.

- Где, по Вашему, Эйве мог сыграть лучше в седьмой партии? - неожиданно прервал молчание Алехин.

- Ферзь цэ-два вместо е-четыре, - ответил Ласкер.

- А если тогда шах на эф-шесть и ладья же-один?

- Я это смотрел. Тогда следует простое ферзь бэ-два.

- Ну, а если вместо ладья же-один, е-пять, е-шесть? - допытывался Алехин.