Евгения Изюмова - Аттестат зрелости

- Я вот что хочу сказать, - Валентина Юрьевна говорила очень медленно, словно размышляла вслух. - Мой муж, Викентий Денисович, в нашей школе не работал, но знал о наших делах всё. Знал и о музее. И очень хотел побывать в нём. Вот эту шашку ему вручили, как награду, ещё в гражданскую войну, и он сохранил её. И я знаю, если Викентий Денисович пришёл бы сегодня в ваш музей, - Валентина Юрьевна шумно глотнула воздух, но не дала воли слезам, что слышались в её голосе, и продолжала, - я знаю, он бы подарил вашему музею эту шашку. Он верил всегда во всё светлое, доброе, хорошее даже в плену, даже - позднее. Он иначе не мог. Он очень любил детей. И всегда верил в нашу молодёжь и всегда говорил о ней только хорошее. Так вот, - она опять глубоко вздохнула, - примите эту шашку... И пусть она будет для вас символом веры в добро, символом вашей верности Родине. Я не знаю, что сказал бы вам Викентий Денисович, но, наверное, именно такие слова. Берегите свою Родину, дети, берегите и никогда никому не отдавайте на поругание, гордитесь своей Родиной, вы - русские, вы - советские. Мы, старшее поколение, тоже дети своей Родины, мы всегда вставали на её защиту, теперь будет ваш черёд, принимайте эстафету, - и Валентина Юрьевна, держа на вытянутых руках шашку, сделала шаг к Олегу Власенко и вручила её ему.

Олег бережно принял шашку. Подкатило мощной волной и встало комком в груди волнение, и он ничего не смог ответить, кроме сдержанного «спасибо». Ему захотелось вынуть клинок из ножен и поцеловать его прохладную острую сталь. Ему показалось, что это именно его награждают боевым клинком. А Валентина Юрьевна так же неслышно, как вошла, вышла из музея.

В комнате стало совсем тихо. Даже Агнесса Викторовна не нашлась, что сказать, потому что этого она не предполагала и просто не знала, как быть. И в этой тишине Светлана услышала голос бабы Тони:

- Деточки мои, - слёзы текли по её щекам, застревали в глубоких морщинах. Она промокнула их концом головного платка и достала из кармана белый узелок, развязала его, и все увидели на ее ладонях медаль «За отвагу» и рубиновый орден – «Красная Звезда». - В прошлый раз я не отдала вам Васины награды, уж вы простите меня, старую. И сюда-то их взяла, сама не знаю, почему, подумала сейчас - умру, и затеряются они. И никто про Васю не вспомнит боле. Пусть уж они у вас будут. Спасибо вам, деточки, за память о Васе, - и она низко поклонилась всем, кто был в музее.

Семья Герцевых собиралась вместе только за ужином - у каждого свои заботы, но к девяти часам вечера все собирались в зале, на кухне им не хватало места.

Сергей Васильевич Герцев вернулся домой, когда в квартире было ещё пусто, лишь тихо тикали знаменитые на весь этаж «герцевские» часы, они так громко отбивали время, что слышно было и в соседних квартирах. Часы Сергей Васильевич привёз из командировки: большие, в черном полированном корпусе с инкрустированной шпоном кедровой веткой. Именно из-за этой ветки он и купил часы – нравилось ему это красивое мощное дерево. Часы приглянулись всей семье, и было решено повесить их в зале. Но через несколько дней полушутя-полусерьёзно соседи спросили Сергея Васильевича, что за чудище громогласное у них завелось. Пришлось часы убрать в кухню, и те же самые соседи уже с удивлением справились, почему молчат часы, не испортились ли. Оказалось, привыкли они к громкому бою курантов, и часы вернули на прежнее место, и висят они там до сих пор, старательно вызванивания время для трёх квартир одновременно.

У Герцева-старшего выдался трудный день. Сначала совещание, потом пришёл Фешкин. Его уволили за прогулы, и он в течение двух недель ходит в отдел кадров к Сергею Васильевичу как на работу. Вот и сегодня сел напротив Герцева и смотрел на него измученными глазами до тех пор, пока Сергей Васильевич не покачал отрицательно головой. Фешкин встал и, горбясь, ушёл.

Сергей Васильевич стянул с себя галстук - дальше прихожей он его вытерпеть не мог, прошёл в самую большую, гостевую, комнату, опустился в кресло. Хотелось есть, но решил подождать домочадцев, не заметил, как задремал.

Очнулся оттого, что кто-то теребил его за ухо, подёргивал за нос. Он открыл глаза и увидел жену:

- Ле-на... - потянулся к ней, пытаясь поцеловать, но из-за плеча жены высунулась смешливая мордашка младшей дочери, и Сергей Васильевич встал на ноги, так и не поцеловав жену.

Зато дочь обняла его, защебетала:

- Пап, а пап... Я уже всё к ужину приготовила, а ты спишь, засонюшка.

- Тогда веди, хозяюшка, к столу.

Иринка в свои тринадцать лет вовсю хозяйничала в доме. Её косички, похожие на мышиные хвостики, мелькали то в одной комнате, то в другой. Она сердито ворчала на братьев за беспорядок в их комнате, особенно доставалось Алёшке, среднему, что бросал, как попало, одежду, грудой оставлял на столе учебники. Лёгкая, проворная девчушка была незаменимой помощницей матери.

- Серёжа, у тебя усталый вид, - озабоченно покачала Елена Семеновна головой. - Как у тебя сердце?

- Да всё в порядке, Лена, всё в порядке, - успокоил жену Сергей Васильевич, слегка похлопывая себя по левой стороне груди, не говорить же ей, что сердце сегодня опять покалывало острыми иголками. - Просто день был тяжёлый, ужасный день. То совещание, то Фешкин опять приходил. Понимаешь, Ленок, у него золотые руки, токарь - от Бога. Но пьёт по-чёрному.

- А почему? - так уж заведено было в семье Герцевых, что за общим ужином каждый мог рассказывать о своих делах, попросить совет, ведь сообща легче найти решение.

- Может быть, потому, что его когда-то бросила жена, уехала. Он женился снова на нашей же, заводской девушке, уже двое детей у них, а он до сей поры, наверное, помнит ту, первую. Семья извелась с ним, измучилась, а он всё одно - пьёт. В последнее время совсем одурел - жену бьёт, детей, деньги пропивает. Приходила ко мне его жена, просила помочь, и понимаешь, не узнал я её. Была - девчонка-хохотушка, заводила первая в цехе, а теперь - усталая больная женщина, а ведь ей только тридцать. Одним словом, уволили мы Фешкина две недели назад за прогулы. Теперь он приходит ко мне каждый день, клянётся - божится, что завяжет с этой пьянкой, а то просто сядет напротив и молчит. Ну, как помочь ему? – Сергей Васильевич задумчиво катал хлебный катышек по столу, собранный из крошек. Иришка отобрала у отца хлебный шарик, он и не заметил.

Дети молча пили чай. Старший сын тоже думал о чём-то и тоже катал хлебный шарик. В отличие от Иринки Сергей был точной копией отца, и когда его принесли впервые к Елене Семёновне после родов, она только руками всплеснула, до чего похож. Потому и приняли срочное решение назвать сына Сергеем, хотя давно уже было придумано другое имя. Вырос Сергей, у него оказались и манеры отцовские, и походка, и разговор такой же. Даже вот и шарик из хлеба так же скатывает. Уж сколько обоих ругает Елена Семёновна, а отучить от вредной привычки не может. У мужа, она знает, это с голодной военной поры, когда берегли каждую хлебную крошку, скатывали крошки воедино и с наслаждением бросали под язык и сосали потом, как конфету, а вот сын эту манеру просто перенял.