Вера Кетлинская - Мужество

В этот вечер она рассказывала, пригорюнясь у печки:

– …и долго искала она своего Ивана-царевича. Искала по темному лесу – шумит, звенит темный лес, кивают головками цветы, прыгают с ветки на ветку пушистые белки, – но нету Ивана-царевича. Искала у синего моря – плещет, бьется синее море, кричат над волнами белые чайки, – но нету Ивана-царевича. Искала она в больших городах, в высоких теремах, искала в деревнях и в рыбачьих хижинах – всякий рад красной девице, всякий ее приветит, всякий ее приголубит, только нет среди них Ивана-царевича.

Крупные слезы катились по ее щекам. Притихшие девочки жались вокруг нее. Она обнимала их узкие плечики, гладила русые головы и туго заплетенные косички и рада была, что в темноте не видно слез.

– А дальше? А потом? – шепотом торопили девочки, прижимаясь к ее рукам и коленям.

– А где он нашелся? – спросила самая маленькая, которая верила, что все кончается хорошо.

– А потом, – весело сказала Клава голосом, полным слез, – а потом было так, что нашелся Иван-царевич в новом, красивом городе, на берегу огромной реки, в чаще дремучего леса. Только далек был путь до этого города! Через горные хребты, по звериным тропам, вверх по горным ручьям шла красна девица три года и тридцать три дня. Исцарапала белые рученьки о колючие ветки, в кровь разбила белы ноженьки об востры камни. Но знала красна девица – надо дойти. Если что задумала – доводи до конца. Так она поступала, так и вы поступайте.

…И вот, на исходе третьей весны, подошла она к заповедному городу. Дома-то все новые, улицы широкие, в новых доках корабли стоят, в небе самолет кувыркается, между сопок по стальной дорожке поезд бежит и гудки подает… Обрадовалась красна девица, ступила в город. А навстречу ей – Иван-царевич. Лицо белое, очи ясные огнем горят. И поклонился он ей, как своей нареченной, снял для нее с руки заветное колечко. И повел ее в новый каменный дом, и вводил ее в самую светлую горенку, и называл ее любимой и дорогой…

Слезы все текли, одна за другой.

– Не зажигайте! – крикнула она, услышав шаги. Андрей Круглов стоял в дверях.

– Прямо с парохода – и к тебе.

Слезы сразу высохли. Было хорошо, что в темноте не видно вспыхнувших щек.

– Ты нас испугал, Андрюша… Я сейчас…

Он подождал ее на крыльце. Молча поздоровались. Она знала, зачем он пришел. И все, что мучило ее, все, что не могло решиться, вдруг стало ясно. Решение пришло сразу и не могло быть другим.

Они пошли по мокрым мосткам. И он говорил ей, что был слеп, что он виноват перед нею, что он любит ее и хочет назвать ее своей женой. Клава качнула головой:

– Нет.

Он не сразу понял. Ему никогда не приходило в голову, что Клава может отказать ему.

– Нет, Андрюша. Спасибо тебе. Только не надо, не выйдет ничего… Перегорело это все. Изболелось.

Он пробовал убедить ее, что все забудется, что он будет очень любить ее.

– Нет, нет! Не могу я. Я много думала, Андрюша. Два месяца все думала. И нет, не могу, не хочу, не выйдет.

Видя его недоумение, она объяснила:

– Ведь каждый человек хочет в жизни полного счастья. И я хочу. И ведь хорошие мы люди, неужели не имеем права на него? А у нас с тобой все наболевшее, перегорелое… Нет, Андрюша, и мне это не нужно и тебе не нужно.

– Каким я был дураком!

Она промолчала.

– Но я люблю тебя, Клава…

– Так же, как любил Дину? – быстро, в упор спросила она. Он сам знал, что не так. Он и сейчас чувствовал боль, стыд, сожаление, но не отчаяние.

– Я ведь веселая, – сказала она застенчиво, – а с тобою у меня веселости нет. Грусть у меня. Вот на празднике, помнишь… показалось мне, что настоящая радость… а потом чувствую – нет! Не то. И ты, если подумаешь, согласишься. Тянет меня к тебе, а увижу – грустно, как будто все хорошее прошло.

Возвращаясь домой, он испытывал горькое облегчение. Он совершенно свободен от всякой связи с чувствами прошедших лет. Надо смотреть только в будущее и смотреть умным, зорким взглядом, чтобы сердце не сделало ошибки. И работать, работать, выращивать в людях новые чувства, гордые мысли, чтобы не довольствовались малым, чтобы жизнь у них была деятельная, творческая, полнокровная, радостная… Вот и Клава поняла, не сдалась, пересилила старую любовь, не сулившую желанного счастья. Подумав так, он чуть не заплакал от обиды на самого себя.

Уж наступала осень. И воздух был так свеж и чист. Каждый день казался неповторимо прекрасным, но дни повторялись – прозрачные, золотистые, упоительно свежие.

Клара много гуляла в эти дни. Так хорошо дышалось! В тайге опадали листья. Амур был полноводен и тих. Она ходила всегда одна. Друзей у нее было – почти вся стройка, но не было одного, самого близкого. Зато сколько есть вещей, о которых хочется подумать на свободе! «Город стоит перед глазами, – писала она Вернеру. – Эту картину я вижу с первых дней своей работы. Построенные улицы и дома вносят реальные черты, но когда я закрываю глаза, я вижу не менее отчетливо и те, что еще не построены. Какое счастье!»

– Вы ходите как лунатик, – сказал Гранатов, встретив ее вечером над Амуром.

– Потому что я вижу то, чего вы еще не видите, – ответила она.

– Свою славу?

Она даже удивилась. Славу? Какую? Почему? Ей никогда не приходило в голову, что Новый город может прославить ее. Зато как ей хотелось прославить Новый город!

– Я хочу предложить вам прогулку как раз по вашему вкусу, – сказал Гранатов. – Завтра я поеду на трассу.

Она медлила с ответом. Ухаживания Гранатова прекратились уже давно, но лишь потому, что она всячески избегала его. И он стал сдержаннее, суше. Это ей нравилось, так же как и то, что он казался влюбленным по-прежнему. Неужели он хочет нарушить установившееся равновесие?

– Подумайте – на машине, по тайге, километров двадцать…

Она упрямо отмалчивалась. Поездка соблазняла ее.

– Со мною поедут Исаков и Андрей Круглов.

Тогда она согласилась:

– Отчего же, с удовольствием.

– Клара, вы согласны терпеть меня лишь в присутствии представителей комсомола и печати?

– Я еду – не все ли равно, почему?

Они выехали рано утром.

Железная дорога, без которой задыхалось строительство, подходила к городу все ближе. Сейчас дорогу строили с двух концов. Зимою, частью по готовому пути, частью по времянке, должны были двинуться к Новому городу первые товарные составы.

Миновав жилые поселки и каменный карьер, автомобиль вышел на ухабистую, наскоро проложенную лесную дорогу. Дорога то подходила вплотную к железнодорожной насыпи, то углублялась в тайгу. В тайге воздух был еще свежее и душистее. В золотистой глубине леса отражались и замирали звуки труда – скрежет камня, шорох песка, гудки машин, лязг, вскрики.

«Работа, наверное, тяжелая, – думала Клара, – но как хорошо здесь работать! Как хорошо для души и тела!»