Вера Кетлинская - Мужество

– Я догадался, – сказал Сема. – Я догадался, когда ты пела и смеялась, а на душе у тебя было плохо, – я ведь знал, что плохо. Ты хорошая, Тоня, у тебя сердце в броне, ты можешь жить и будешь жить.

Он запнулся. Его лицо побледнело и напряглось. Слово «жить» – обычное, часто повторяемое слово – приобрело для него особое, всеобъемлющее значение.

– И я бы жил… – с обидой закончил он. – Да вот, видишь…

Он помолчал. Тоня искала слов ободрения. Но он нашел их сам. В его расширенных зрачках вспыхнуло пламя неутолимой страсти:

– Нет, нет, Тоня, я буду жить! Я не дам скрутить себя. Что? Ты думаешь – доктора? Нет, не в докторах дело, надо захотеть жить… Пока во мне бьется сердце, пока работает мозг, пока у меня есть нервы – я буду бороться за жизнь и не позволю! Не позволю!..

Тоня склонилась к нему в безотчетном порыве любви.

– И я не позволю, Сема! Я тебя отстою…

Сема выпростал руку из-под одеяла и потянул к себе Тонин палец. Она не понимала, чего он хочет. Наконец она догадалась: надо положить ладонь на его горячий лоб.

– Вот так, – сказал он и закрыл глаза. – Вот так… Кто знает, Тоня, может быть судьба не зря столкнула нас, и нам еще будет хорошо. Может это быть, Тоня?

Она ответила наугад:

– Конечно, может. Ты увидишь, все будет хорошо.

Он открыл глаза и улыбнулся. Улыбка была странная: и мудрая и насмешливая – как будто он видел многое такое, что недоступно другим людям, не оценившим до конца понятие «жизнь».

– Ты что, Сема?

– Ничего, – сказал он все с тою же улыбкой. – Пора спать, Тоня, у тебя совсем усталые глаза. А жизнь впереди большая, и знаешь, сколько еще понадобится сил!

С этого вечера Сема стал самым дорогим и необходимым для Тони человеком. Это был друг. Она не боялась открывать ему любые затаенные мысли. Она высказывала то, что наболело, и то, что было неясно, и то, о чем мечталось по ночам. А Сема хорошо слушал и потом говорил, говорил, говорил, высказывая все свои теории, и наблюдения, и советы. Тоню не утомляло его многословие… Она всегда находила в его речах свежие и новые мысли.

Эти мысли обновили ее. Сема прививал ей вдумчивое, чуждое всякой опрометчивости отношение к людям и событиям. У нее пропало ожесточение, потому что Сема пробудил в ней глубокую человеческую теплоту, не оставлявшую места мелочной злобе. Она выздоравливала – не от любви, нет! любовь прошла бы и так, – она выздоравливала после глубокого душевного кризиса.

Сема уважал ее и называл хорошим, сердечным человеком, но именно поэтому она поняла, что до сих пор не была ни хорошей, ни сердечной. Кому какое дело, что она думала, чего желала! До сих пор она не умела осуществлять хорошие порывы, не умела передавать свои чувства другим, увлечь за собой других…

Она ценила влияние Семы и не догадывалась, что ей самой нужно было переболеть и измениться, чтобы воспринять его.

– Ты заметил, Сема, ребята не любят меня? – пожаловалась она однажды.

– Это зависит от тебя, – сказал Сема. – Ты смотри на ребят попроще, поласковее. У них ведь ни семьи, ни девушки. А ты гордишься. Улыбки бережешь…

Тоня засмеялась. Нет, она не берегла улыбок, у нее их просто не было. И кто знает, почему именно сейчас, когда от усталости темнеет в глазах, когда и оснований для радости никаких как будто бы нет, – почему сейчас в ней забродили новые соки и стало так естественно улыбаться людям?

Сергей Голицын часто, как от толчка, просыпался ночью, и все, что с ним случилось, представлялось ему кошмаром.

Лодку несло течением всю ночь.

С рассветом они остановились в селении на правом берегу. Пак советовал ждать здесь парохода и сразу повернул домой. Сергей с ненавистью смотрел, как прыгает на волнах лодка, как тяжело ворочает весла Пак, толкая лодку против течения.

Потом он поссорился со своими спутниками. Кулацкие сынки! Им было наплевать и на стройку, и на комсомол, и на угрызения совести, томившие Сергея.

Он два дня ничего не ел. Можно было зайти в любой дом и попросить хлеба, но ему было стыдно.

На третий день он сел на проходивший пароход. Пароход шел в Николаевск. Сергею надо было в Хабаровск. Но не все ли равно!

Увидев его корзинку и бутсы, какой-то пассажир спросил:

– Из экспедиции?

Сергей неопределенно кивнул.

– Я уж знаю, – сказал пассажир, – нынче летом два экспедиции видел, и все в бутсах.

Пассажир был из местных жителей. Он хвастливо рассказал, что прошлый год работал в тайге с геологами, – искали нефть. Нефти не нашли, но многие признаки указывают, что нефть должна быть.

Пароход остановился у большого села. Над крышей деревенского домика качалась на ветру полосатая сигнальная колбаса. У берега отдыхал, распластав крылья, серебристый гидросамолет.

Сергей вступил в беседу с механиком.

Потом подошел летчик – подтянутый, синеглазый, самоуверенный. Сергей смотрел с восхищением и на летчика, и на механика, и на серебристую легкую машину.

– Куда летите? – спросил Сергей.

– На Камчатку, – будничным тоном сообщил механик. – Почта и два пассажира.

Сергей не мог оторваться от самолета.

– Нравится? – спросил летчик, и синие глаза его с доброй насмешкой остановились на лице Сергея. – Что ж, парень, дело доступное. Поступай в школу. Учись. Будем не то что на Камчатку – на полюс летать.

И он, подмигнув Сергею, пошел по узкому мостику в машину. Сергей смотрел, как закрутился пропеллер, как пробежала по волнам и пошла вверх послушная машина, как исчезла в небе серебряная точка.

Кто примет его в летную школу?..

Дезертир…

В Николаевске он встретил Касимова.

Они столкнулись лицом к лицу. Касимов сразу узнал его.

– Ты как попал сюда? – растерянно озираясь, спросил Сергей.

– Сети покупаю. Рыбу для вас ловить. А ты как попал сюда?

Сергей наспех придумал предлог – покупку физкультурных принадлежностей. Касимов посмеялся: «Кто это придумал? Откуда здесь физкультурные принадлежности?» Он увлек Сергея с собой получать сети. Когда они уселись на громоздких свертках, Касимов сказал:

– Знаешь, парень… У нас в партизанском отряде был такой партизан, Гордеев – фамилия. В зиму тяжело было. Жрать нечего, обуть нечего. Болели. Патронов не хватало. Кругом японцы. И вот Гордеев не выдержал. Удрал. Встретил я его года три назад. Смотрю я на него – а он в глаза не глядит. Стыдно.

Сергей слушал, весь похолодев.

– Так что, парень, поразмысли.

Позднее Касимов спросил:

– Так вместе вернемся или как?

Сергей сказал – вместе. Но когда ночью представил себе возвращение в лагерь, встречу с Кругловым, презрительный взгляд Тони, – вскочил и побрел в темноту куда глаза глядят, за город, от людей…

Под утро он наткнулся на рыбачью хижину. Хозяин рыбачил в море, женщина без расспросов впустила Сергея и накормила жареной рыбой.