Вера Кетлинская - Мужество

– «Кукушка»! – с пренебрежением процедил Сергей и отвернулся от Кости, чтобы не выдать себя. Его глаза были полны слез. В другое время на такой машине он постыдился бы ездить. Но сейчас его охватила зависть и тоска. Любой паровоз – пусть хоть «кукушку!» – лишь бы рука могла повернуть регулятор, лишь бы чувствовать трепет машины, набирающей ход, лишь бы подминать под себя изгибающиеся покорные рельсы… Лишь бы работать, черт побери, работать, а не скитаться безбилетным пассажиром!

Тоска была острой, но недолгой. Сергей не любил задумываться над печальными вещами. Он вообще не любил, не привык думать, анализировать, решать. До последнего времени жизнь катилась сама собою, и он охотно отдавался ее течению. Он сам не заметил, как попал из хорошего течения в плохое. Он понял это слишком поздно и не сумел выплыть обратно. А теперь – что же делать теперь? Он дал нести себя дальше, куда придется.

Дорога становилась все круче и круче. В прогалинах, по берегам горных ручейков, вдоль реки цвели цветы – огромные, в человеческий рост. Белые, лиловые, желтые. И рядом с ними зарослями раскинулись лопухи – тоже огромные. В такой лопух может завернуться человек.

Машина непрерывно пыхтела и дребезжала, переваливаясь, как танк, по ухабам. Из-под колес летела грязь, комьями облепляя машину. Костя, сердито хмурясь, вел свой послушный «газ» вперед и вверх, по невероятной дороге, на вершину.

– Камышовый хребет, – процедил он на вопрос Сергея, не отрывая глаз от дороги. – Самая чертовня…

На одном из крутых подъемов Сергей увидел внизу, под склоном, среди травы и цветов, покинутый остов разбитой и ободранной машины. Костя заметил взгляд Сергея и еще крепче свел брови. Только позднее, когда перевал Камышового хребта остался позади, он передохнул и сказал весело, как бы невзначай:

– Видал покойничка? Наш чудак разбился. Не вытянул.

После перевала потеплело. Небо стало выше и легче, бегущие облака все чаще пропускали на землю жаркие солнечные лучи. Стало припекать, и Костя скинул теплую куртку.

Лес посветлел, повеселел – лиственные деревья вытеснили хвою. Потом и лес остался позади, машина пересекала поля, свежевспаханные под озимые. На одном участке еще работали тракторы. Сергей с жадностью вобрал в свою память промелькнувшие перед ним закопченные и веселые лица трактористов. Он хотел бы оказаться на их месте.

Костя набавлял скорость, и полутонка бойко подскакивала на корявой дороге. Навстречу попался грузовик. Костя помахал рукой шоферу и сообщил, посмеиваясь:

– Его женка – моя зазноба. Он туда – я сюда. Сменщики.

Сергей и осуждал Костино легкомыслие и завидовал ему. Он завидовал всему и всем – любой работе, любому проявлению жизни, не омраченной внутренними терзаниями. Он был удивлен, когда понял, что есть человек, завидующий ему самому.

Они приехали в большое районное село. Костя бросил машину и спутников около почты и побежал «по делу», лукаво подмигнув Сергею. Сергей и Нот остались вдвоем у машины. Гиляк хозяйственно разложил на скамейке колбасу, хлеб, жареную рыбу и просто сказал:

– Давай кушай.

Сергей подсел к нему. Нот спросил:

– Комсомол?

– Да.

– Москва видал?

– Видал.

Нот вздохнул. Аккуратно завернул оставшийся хлеб.

– Тебе хорошо, комсомол, – сказал он. – Я тоже комсомол, а учился мало… Некогда было учиться. Рыба идет – надо ловить рыба. Тюлень пришел – надо бить тюлень. Зимой учился культбаза. Садился вместе с детьми. За два месяца учил три класса.

Он подумал, завистливо поглядел на Сергея:

– Ты, наверно, много читал? Все книги читал? Я тоже читал, только мало. Все не читал.

И поделился мечтами:

– Хочу в Ленинград. Институт Севера. Все книги читать буду.

Сергей слегка покраснел. Он мало читал и не приохотился к чтению, предпочитая в свободные часы гулять и развлекаться. Чтобы переменить тему, он рассказал о своей профессии машиниста. Нот отнесся спокойно – он знал узкоколейку и «кукушку», но когда Сергей сказал, что можно сесть в поезд во Владивостоке и прямым сообщением доехать до Ленинграда, Нот просто не поверил.

Прибежал Костя с блестящими глазами и виноватой физиономией. Поехали дальше. Стало жарко. Костя сидел в одной майке, с ружьем на коленях, от него пахло водкой.

Узкая проселочная дорога шла тайгой. Все те же таежные виды, глушь, бурелом, спутавшиеся ветви, заросли кустарника. На дорогу то и дело выбегали маленькие полосатые зверьки. Они спокойно вытягивали любопытные мордочки, подняв пушистые, как у белок, хвосты. Окраска делала их похожими на тигров, только крошечных, добродушных и любопытных.

– Бурундуки! – объяснил Костя и осторожно свернул, чтобы не задавить зазевавшегося зверька.

От жары и тряски Сергей задремал. Сильный рывок машины подбросил его – он больно стукнулся головой о крышу машины. Костя застопорил и сразу выстрелил. С кустов малинника с тяжелым шумом поднялся выводок рябчиков. Костя выскочил из машины, снова выстрелил и побежал сквозь кусты за рябчиком. Где-то за деревьями прозвучал третий выстрел.

– Три птица есть, – сказал Нот одобрительно. Сергей не поверил, но потом выяснилось, что Костя бьет без промаха. Он бросил в машину трех рябчиков и поехал дальше. Время от времени он снова тормозил и выскакивал, но Сергей был настороже и больше не стукался головой о крышу. Пока Костя охотился, Сергей и Нот забирались в малинники и лакомились ягодами.

– Поезжай к нам, – сказал Нот, – у нас хорошо. Весною много-много тюлень. Все охотники бьют тюлень. Тюлений жир кушал? Кто с чахоткой – очень хорошо. Поезжай. Учителем будешь.

В ранних сумерках подъехали они к селу Ада-Тымово.

– Здесь ночуем, – объявил Костя и отдал хозяйке рябчиков и темношерстную белку. Пока хозяйка готовила ужин, трое юношей пошли прогуляться. Было тихо. В канавах медленно ворочались сонные свиньи. Прошло стадо коров, звеня колокольцами.

– Рыба идет? – спросил Костя встречного человека.

– Идет, – скучным голосом ответил человек и спросил:

– Вы откуда?

– Из Александровска.

– Почту привез?! – вскричал человек и, на лету поймав утвердительный ответ, со всех ног побежал на почту.

– Зоотехник, – сказал Костя. – Жену ждет с материка.

Он все и всех знал.

Они шли полем. В тишине все явственнее слышался глухой и злобный рокот, будто сыпался с обрыва обветренный щебень. Но гор поблизости не было, и рокот был несмолкающий, упорный. Водопад?

Они вышли к речке. Неширокая речка мирно лежала в поросших травою берегах. Речку пересекал частокол. На доске, проложенной по частоколу, сидел человек. Другой стоял, то наклоняясь, то выпрямляясь, и мелодичным тенорком выкрикивал:

– Самец! Самка! Самец! Самец!