Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

— Когда в компании, — заметил Максим, — говорят «Девочки, давайте разденемся», есть два выхода: или все смеются…

— …или раздеваются, — окончил Сережа Матрикулов.

— Лева, пора домой! — жена взяла Полищука под руку. — Вы извините, у нас ребенок один дома остался… Пойдем, Лева!

— Прошу тебя, не будь ханжой! — он потрогал языком усы.

— Не буду, но уйдем…

Полищуки исчезли в коридоре. Надя, Катя, Люся, раздетая Инна и Анна Семеновна взялись за руки и пошли хороводом вокруг Раппопорта, увешанного одеждой Светлозерской.

— Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом!..

Максим, Матрикулов, Анечкин Семен и мужиковатая Раиса молча наблюдали за ними. Полищук, уходя, чиркнул выключателем, стало темно.

— Что-то вы все раскисли? Давайте выпьем. О плавающих, негодующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся… — запел Максим. Никто тоста не поддержал, и он выпил один. — Знаете, что сказал про вас Камю? Для характеристики современного человека будущим историкам хватит одной фразы: он совокуплялся и читал газеты.

— Я больше не хочу читать газет! — крикнула Инна, раскрасневшаяся то ли от плясок, то ли от внимания, наконец-то ей уделяемого.

— Не хочешь газет, тогда пойдем, я тебя одену. Ты меня слушайся. Я бывший директор танцплощадки.

— А Какабадзе, Инка? — громким шепотом спросила Надя.

— Я его тоже люблю. Но его же нету!

Максим Петрович, пошатываясь, снял с плеч Якова Марковича Иннину одежду и, взяв Инну под руку, повел в ванную. Инна расставила руки, уперев их в косяки.

— Куда это ты ведешь меня, насильник?

— О, дщерь греха! Зри белый кафель ванны.

Есть ты, есть я. Стремления гуманны.

Прими меня скорей в таинственной пещере,

В которой страсть к своей приходит мере.

Неизвестно, был то экспромт или старое сочинение Максима, уже неоднократно использованное в обращении. Конца его никто не расслышал, потому что Надежда включила ужасающе громкий джаз.

Долговязая Катя, глядя, как Максим с Инной исчезли в ванной, повела плечами:

— Мужики гордые до тех пор, пока рассуждают о высоких материях. А увидят женское тело — и можно веревки вить.

— Свейте из меня веревку, Катя, — предложил Матрикулов, облапив ее за талию. — Потанцуем?..

Катя неуклюже пошла с ним, поглядывая сверху вниз, чуть иронически. За столом ей казалось, что ее заметил Максим, и она с ним переглядывалась. Но Закаморный скрылся в ванной и долго не выходит. В этой Инне ничего особенного нет и лицо вульгарное.

— Дайте кто-нибудь сигарету! — раздался вопль Максима из ванной.

Выскользнув из объятий Матрикулова, Катя схватила на столе сигареты, спички и побежала в ванную. Она открыла дверь и в слабом свете, доходившем сюда из кухонного окна, увидела Инну, склонившуюся над ванной, и Максима, стоящего позади нее.

— Спасибо, Катюша, душа моя! — сказал Максим, когда Катя сунула ему в рот сигарету и зажгла спичку, стараясь глядеть только на сигарету. — Спасибо, душа моя! Дай поцелую!

Макс сунул зажженную сигарету Инне, но она уронила ее в ванну. Закаморный обнял Катю одной рукой и притянул к себе. Она без сопротивления подчинилась ему, а когда почувствовала, что Сергей тянет ее от Максима за руку, обвила руками Закаморного за шею, забыв об Инне. Сергей гладил Катю. Инна медленными ласковыми движениями расстегивала пуговички Сергею.

В комнате между тем Люся пригласила танцевать Семена. Анечка напряженно наблюдала, как Семен все крепче прижимает Люсю к себе и та не сопротивляется. Ну как это можно, как можно? Пускай он пьяный, ему все равно с кем, думала Анечка. Но Люся-то — она ведь женщина, видела, что я с ним пришла! Есть же какая-то женская солидарность. Или теперь уж ничего святого нет? Нехорошо это, нехорошо!

— Хочу пить! — сказала Люся.

Они направились на кухню.

— Семен! — позвала Локоткова. — Я тоже хочу пить!

— Случайные связи только укрепляют семью, Аня, — объяснил, обернувшись, он. — Ты не бойся!

На кухне, пока Люся пила, Семен погасил свет. Из ванной доносились сопение, стоны, бессвязные слова.

— Нет, — говорила Люся, — нет.

— Почему же нет?

— Потому что нет! Закройте хоть дверь!

Семен притворил дверь и забаррикадировал ее столом. Анечка не выдержала, встала и последовала на кухню. Дверь в кухню оказалась запертой. Анечка открыла дверь в уборную и, присев на краешек унитаза, заплакала. Из ванной доносился хриплый женский голос: «О-о-о!» На краешке унитаза сидеть было неудобно, а ломиться в дверь на кухню — стыдно. Они там разговаривают, больше ничего не может быть. Но слезы капали, и Анна Семеновна их не вытирала.

Раиса Качкарева полулежала на диване и разговаривала с Надей. Раппопорт перед книжным шкафом сам с собой играл в игру. В полутьме он угадывал, что за книга на полке, вынимал и убеждался, что выиграл сам у себя. Услышав звонки, он пошел открыть дверь. Но это звонил телефон в соседней комнате. Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.

— С кем вы желаете говорить?

— Мне нужен Тавров.

— Игорь Иваныч?! — изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий случай оглянулся. — Ты откуда?

— Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению…

— Как ты меня нашел?

— Да просто: «свежая голова» в редакции подсказала… У вас там весело?

— Не знаю… — замялся Раппопорт. — В целом весело… Как твое самочувствие?

— Медленно все… Вот, выходить разрешили — двести метров в день. Ну, лечебная гимнастика — лежа… Устал я…

— Болеть устал? Это мне понятно!

— Нет, Тавров, не болеть… Что Ягубов творит? И ведь его поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.

— Еще навоюешься!

Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столовой. Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.

— Мой сын убийца? — крикнул ей Игорь Иванович. — Нет у меня сына! Вся жизнь кувырком…

— Есть, — холодно возразила она. — Твои позы никому не нужны и, тем более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!

Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой, и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.

— Может, мне о пенсии подумать, Тавров, как считаешь?

— Ты для этого звонишь?

— Нет, Яков Маркыч… Чего крутить? С сыном, брат, плохо.

— Понимаю…

— У тебя нет каналов — надавить? Был бы я здоров, мигом нажал. Но я временно вне игры…

— Попробовать могу…

— Попытайся. Ведь у тебя самого сын!

— Эмоций не надо.

— Ну, извини, Тавров, что оторвал от стола.

— Пустяки, я домой собрался. Поправляйся, все будет в порядке.