Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

— А почему я всю жизнь должен думать о его чертовой карьере? Что мне — трястись вместе с ним?

— Ты понимаешь, — произнесла Зинаида Андреевна, — что теперь ему дорога в члены ЦК может быть закрыта, и это сделал ты.

— Одним фашистом меньше будет. Да если хочешь знать, я их специально сбил, этих двоих, чтобы тебе подложить свинью!

— Мне? — Макарцев все еще растерянно стоял в коридоре в пальто, и испарина покрывала его лоб. — Врешь, мерзавец! Я ведь твой отец!

— Отец? Да отцы-алкаши и то лучше, чем шалашовки!

— Я — шалашовка? Ну, знаешь…

— А кто же? Дома корчишь принципиального, а в своем ЦК лижешь жопы мудакам. Да если хочешь знать, скоро таких, как ты, вешать будут. Всю мою жизнь изуродовал, паскуда-сталинист! Ты не за меня — за свою шкуру трясешься.

— Дурачок! — Макарцев постарался улыбнуться, чтобы обрести превосходство, но руки от слабости дрожали. — Да я сам чуть не пострадал в годы культа. И ты, и мать. Мы тебе не говорили.

— Чуть не пострадал… Да лучше бы ты честно сгнил в лагерях и меня не позорил!

— Сынок, думаешь, я розовый кретин и ничего не понимаю? А не приходило тебе в голову, что для тебя я себя и мать сохранил? И добивался положения, чтобы тебе было хорошо? Да если б меня загребли, ведь и тебя отправили бы в спецдетдом. Не сохрани я положение, престиж, анкету, не видать тебе института! Выкинули бы из школы, как щенка, на завод к станку. А ты живешь почти при коммунизме и для удовольствия обвиняешь отца. Узнай хоть сперва, чего от жизни хочешь!

— А как узнать, если глушат? Как?!

— Ладно, я буду тебе приносить французские газеты и журналы. — Отец перешел к испытанной форме воспитания посредством взятки. — Или даже американские.

— Давно мог носить…

Наступило затишье, и Зинаида Андреевна почувствовала, что разговор о политике, как всегда, исчерпался, закончившись ничем, и интонации смягчились. Она решила перевести диалог мужчин в практическое русло и этим объединить их.

— Ты много пропустил… Надо будет уладить конфликт с институтом.

— С каким институтом?

— С твоим.

— Дураки! Нет никакого института! Неужели за целый год вы не сообразили, что нет?!

— А что же есть? — Макарцев решил, что Боб их разыгрывает.

— Ничего! Я даже и не поступал…

— А что же ты делал?

— Пил. Слушал музыку. Девок днем водил. Разве тебе мать не говорила?

— Зина? — крикнул Игорь Иванович. — Слышишь?!

Она не оглянулась, вышла.

— Может, — тихо спросил отец, — ты и не комсомолец?

— Само собой! Я билет после школы сжег, чтобы взносы не платить!

Макарцев стиснул зубы и прислонился лбом к дверному косяку.

— Что же это?! — снова тяжело заговорил он. — Будто не в свой дом попал… Ну, хорошо, Борис Игоревич. Не будем о прошлом. Зачеркнем его!.. Попытаемся жить сначала. Подумаем чем заняться. Работать? Пойти на курсы подготовки в вуз?

— Если я куда-нибудь пойду, то только в духовную семинарию.

— Верить в Бога?

— При чем тут Бог? Пойду, чтобы тебе карьеру испортить!

— Опять глупые шутки. Тебе бы заняться самообразованием и построить какой-нибудь фундамент…

— Ты мне его уже построил! А пожрать в этом доме дадут! Или с голоду сдохнуть? В тюряге хоть баланду наливают…

Борис ушел на кухню.

— Я тебе постелила, Игорь, ложись, — в коридор вернулась Зинаида.

— Вот подарочек мне к выздоровлению. Хоть назад в больницу беги…

— Успокойся, Гарик, прошу…

— Я-то спокоен. Я абсолютно спокоен, Зина. Меня не так легко сбить. Я ведь не по своей эгоистической лесенке лез, я по партийной лестнице взбирался. А ведь трудно было! Шла грузинская мафия — я уцелел, шла украинская — удержался. И не соплякам, которые теперь прут без принципов, без веры, без убеждений, — не им меня свалить. Я еще поборюсь! У Бори цинизм от возраста, пройдет! Чтобы он лез в партийные дела, я сам не хочу. Не воровал бы только, не убивал…

Макарцев понял, что сказал глупо. Махнул рукой и ушел в спальню. Там, не в состоянии успокоиться, он ходил от двери к окну и обратно, чувствуя, как колотится сердце. Лучше бы лечь.

Где-то сбоку от Игоря Ивановича раздался шорох, и маркиз де Кюстин собственной персоной приблизился, виновато улыбнувшись, и ласково положил ему руку на плечо. Макарцев инстинктивно отклонился. Изумление возникло, но вопрос не сорвался с языка; Макарцев только вдохнул освежающий запах сильного одеколона и молча смотрел на непрошеного гостя, одетого с иголочки: жилет с голубыми полосками гармонировал с синим фраком. Тщательно, даже кокетливо завязанный бант украшал весь наряд. Блики от бриллиантов на пальцах маркиза, когда он шевелил руками, пробегали по стенам спальни.

— Вот какая неприятность, — задумчиво сказал Кюстин, прижимая к бедру шпагу. — В наше время с молодыми людьми, представьте себе, происходило примерно то же: пьяные гоняли на лошадях, сбивали людей, избегали наказания по протекции. Отправьте мальчика за границу, если можете. Там у него есть шанс на альтернативу…

— Шутить изволите? — Макарцев кисло усмехнулся. — Кто же его выпустит? Даже мне теперь туда дорога из-за него закрыта! И как все остальное разрешится, покрыто мраком.

Они помолчали. Кюстин огляделся вокруг.

— Извините за нескромный вопрос: на этой кровати вы спите с женой?

— Иногда, — почему-то застеснялся Макарцев.

— В каком смысле?

— Чаще она спит, а я бодрствую. Все-таки я руководящий работник. Так называемый аппаратчик.

— Да, конечно, и будем надеяться, вы сумеете продвинуться еще выше, хотя это для вас теперь и трудно…

Макарцев почувствовал слабину в коленях и сел на кровать.

— Плохо мне, маркиз, — вдруг расслабившись, признался он. — Внутри плохо и снаружи… Беда! Жить тошно…

— Понимаю, — погладил его по локтю Кюстин. — У меня такие тяжкие моменты в жизни тоже бывали. Поэтому и явился, чтобы выразить сочувствие. Сожалею, что ничем не могу помочь вам, хотя, поверьте, почел бы за честь это сделать. Сейчас вам надо принять успокоительное. И ложитесь в постель. Если позволите, я побуду возле вас…

Кюстин молча смотрел, как Макарцев медленно разделся, высыпал на ладонь и проглотил две таблетки седуксена, лег, накрывшись одеялом, и закрыл глаза.

Послышались шаги, и приоткрылась дверь.

— Как ты, Игорь? — спросила жена.

Он обвел глазами комнату: Кюстин исчез. На его месте стояла Зина, подавая ему еще какое-то зелье. Положив руку на прыгающее сердце, он стал уверять ее и себя, что сердце у него уже здоровое и болеть не должно.

Анна Семеновна безошибочно угадывала, когда соединять, не спрашивая. Степану Трофимовичу позвонили, когда он собирал бумаги, чтобы ехать в ЦК. Ягубов не знал говорившего, но он был «оттуда». Звонивший интересовался Ивлевым. Ягубов сдержал поспешность и отвечал спокойно, с достоинством, но от прямой оценки ушел, чтобы не навязывать товарищам свою точку зрения. Сказал, что сотрудник этот взят Макарцевым, а сам редактор болен.